Политические проблемы второй волны российских экономических реформ - Банк бесплатных рефератов, курсовых, дипломных работ

Воспользуйтесь формой поиска по сайту, чтобы найти реферат, курсовую или дипломную работу по вашей теме.

Политические проблемы второй волны российских экономических реформ

Уважаемые коллеги! Я хотел бы начать с вопроса о политическом «окне возможностей» и том, как оно используется. Если мы посмотрим на ход и результаты реформ практически во всех постсоциалистических странах, то оказывается, что историю реформ всегда можно разделить на два периода: короткий период особой политики, как его называет Л. Бальцерович, когда во время широко открытого «окна возможностей» осуществляется собственно системная трансформация, и период нормальной политики, когда это «окно» более или менее закрывается, и идут реформы, просто реформы уже после системной трансформации.

«Окно возможностей» может открыться один раз, и затем следует период нормальной политики. Оно может открываться два раза, наверное, может и больше. (Пока же, как мне кажется, больше двух раз ни в одной стране «окна возможностей» не было.) И очень многое в ходе реформ определяется двумя вещами: во-первых, насколько глубокие преобразования были проведены в период особой политики и, во-вторых - какой характер общенационального консенсуса складывается по выходу из этого периода.

Первое «окно возможностей» открывалось в конце 80-х - начале 90-х годов с разбросом в разных постсоциалистических странах в месяцы, и определялось оно глубиной предшествующего кризиса. Чем глубже кризис, тем решительнее преодолеваются основные препятствия на пути системной трансформации.

Препятствия на пути системной трансформации во много обычно сводятся к проблеме легитимности прошлого. Девальвация легитимности может быть стимулирована как глубоким кризисом системы, вызванным поражением в собственно войне, а может, как это было в нашей недавней истории, - поражением в холодной войне. Это и Французская революция 1789 года, это и Пруссия с 1807 года и дальше, это и Россия 1861 года, 1906 года, 1917 года и, наконец, 1991 года. Так или иначе происходит девальвация легитимности прошлого строя и соотношение между конформизмом и нонконформизмом в политической структуре принципиально меняется в пользу нонконформизма: силы, стремящиеся к изменению статус-кво, преобладают над силами, которых устраивает его сохранение.

На этом базисе можно делать достаточно глубокие преобразования, и, собственно говоря, та ситуация, которую мы видим сейчас, во многом определяется тем, насколько был продолжительным этот период и насколько далеко удалось в этот период продвинуться по глубине преобразований. Однако что происходит затем? Происходит стабилизация нового политического режима, вырисовываются структуры политических партий, общественных институтов. И тут мы видим довольно интересную вещь: некоторые страны Центральной Европы выходят из периода особой политики в период нормальной, имея параметры экономической политики и организацию гражданского общества схожие с развитыми странами. Например, уровень изъятий расширенного правительства из валового внутреннего продукта в Польше, в Венгрии и в Чехии близок к уровню, который есть в Западной Европе. В обществе складывается определенный консенсус относительно сути социальной и экономической политики в нормальный период. Общество готово было нести значительные жертвы в период особой политики, но оно не готово нести эти жертвы в период нормального, стабильного развития.

Таким образом, получается, что есть две границы глубины преобразований: первая - это те границы, которые дает существующий опыт развитых стран - и по параметрам государственных изъятий, и по налогообложению, по величине дефицита государственного бюджета, и по другим макроэкономическим параметрам. Вообще говоря, этот опыт не такой уж широко применимый, поскольку позволить себе такого рода нежесткую макроэкономическую политику могут те страны, у которых ВВП на душу населения достаточно большой. Но когда такого же рода политику проводят страны, у которых он в несколько раз меньше, не 15-20 тысяч долларов на душу населения, а 2-4 тысячи долларов, а в эту градацию попадают практически все страны Центральной Европы и восточноевропейские страны (кроме Словении) - это создает очень серьезные среднесрочные экономические проблемы. Получается, что выделяется такая категория стран, которые можно назвать относительно богатыми, они не богатые, как страны Европейского сообщества, как страны ОЭСР (у них в четыре-пять раз меньше ВВП на душу населения), но они позволяют себе такой же характер макроэкономической политики, такой же уровень государственных обязательств, такую же долю ВВП, затрачиваемую на социальное обеспечение как в абсолютно богатых странах.

Характер национального консенсуса, который складывается после системной трансформации в этих странах, не позволяет серьезно менять параметры этой политики. Экономистам понятно, что уровень пенсионных отчислений, который существует в странах Вышеградской группы, непозволительно высок, но заставить общество считаться с перспективой снижения этой доли чрезвычайно трудно. Сложилась достаточно жесткая система социального и политического баланса, при котором восточноевропейские страны и страны Центральной Европы воспроизводят все недостатки политической системы развитых демократий: представительные органы в основном являются представителями наиболее организованных и сильных в лоббистском смысле слоев общества, интересы налогоплательщика представлены меньше всего, а интересы организованных бюджетополучателей представлены больше всего. В этом же плане действуют и другие структуры гражданского общества, например, профсоюзы. Польша - характерный пример этого. Плюс к этому мы видим то, о чем говорил профессор Корнаи, то есть некую «двуличность» политических партий: разрыв между риторикой и экономическим содержанием, разрыв между политической деятельностью той или иной партии и экономической политикой, которую оно поддерживает.

Возьмем пример Венгрии, когда первое послекоммунистическое правительство, правительство Венгерского демократического форума продемонстрировало как политический либерализм отлично уживается с экономическим социализмом, которого у него гораздо больше, чем у партии, которая называет себя социалистической. Такого рода примеры мы знаем и в других странах, скажем, в Литве, где правительство Трудовой партии проводило более либеральную экономическую политику, чем правительство Саюдиса. Мы знаем в России партии, которые политически либеральные, а экономически - социалистические и т. д.

Социальный баланс в обществе, определенная структура политических партий, которые вынуждены быть политически либеральными, но могут себе позволить при этом быть экономически нелиберальными, и определенная структура гражданского общества, профсоюзы и т. д. - все это становится набором преград на дальнейшем пути экономических реформ, на пути проведения более разумной макроэкономической политики. И набор этих проблем наиболее ярко проявляется в странах Вышеградской группы.

Другая группа - балтийские страны. Там многое похоже, но социальный баланс удается достигнуть на уровне значительно меньших государственных изъятий из валового внутреннего продукта, т. е. общество этих стран готово было пойти на большие жертвы в области ужесточения макроэкономической политики, чем общества стран Вышеградской группы. Наверное, это определяется и тем, что у балтийских стран гораздо позже решился вопрос об успешности системной трансформации, они очень долго ощущали внешнюю опасность для своего общества. Это мобилизовывало общество, придавало решимость нести дополнительные жертвы. Достаточно сказать о серьезных изменениях в пенсионном законодательстве Эстонии, о проведенной очень быстро радикальной жилищно-коммунальной реформе, которая коснулась всех этих стран.

Причем внутри балтийского блока стран, мы увидим, что есть разница между экономической политикой, которая проводится в Эстонии и Латвии, с одной стороны, и в Литве - с другой. По моему мнению, это во многом связано с разным демографическим составом населения. Эстонское и латвийское общества по существу биэтнические общества, что стимулировало политическую элиту этих стран к тому, чтобы быть более мобилизованной, чувствовать большую опасность неудачи трансформации, большую опасность сворачивания сначала политических, а затем и всех остальных преобразований. В Литве эта опасность ощущалась в 90-е годы как гораздо меньшая, и поэтому общество быстрее достигало уровня социальной комфортности, характерного для более экономически развитых стран.

Вот это, с моей точки зрения, чрезвычайно опасно для судьбы преобразований - быстрый выход на уровень комфортности: ничто не угрожает политической системе, достигнут некий социальный баланс, работают основные институты гражданского общества. В таких условиях убедить общество в необходимости сокращения отчислений в фонды социального страхования, в повышении пенсионного возраста, сокращения изъятия из ВВП на социальные программы и т. д. - становится абсолютно не возможно.

Конечно, реальное многообразие политик, проводимых в разных странах, гораздо шире этой простой формулы, которая включает успешность преобразования в период особой политики и характер национального консенсуса, который достигается в результате. Мы можем видеть примеры тех стран, например Болгарии, перед которыми неоднократно открывались окна политической возможности для быстрых преобразований. Перед Болгарией первое окно распахнулось тогда же, когда и перед остальными центрально-европейскими странами - в период бархатных революций 1989 года. Но она совершенно не воспользовалась этим окном. В Болгарии были самые медленные преобразования: это касается и отношений собственности, и институциональных реформ, и денежной политики, и макроэкономической политики, особенно, когда было сформировано второе правительство социалистов, при котором проводилась чрезвычайно мягкая и чрезвычайно слабая макроэкономическая политика. Однако для Болгарии открывалось второе окно - это кризис, который начался в 1995 году. Глубокий финансовый кризис, который девальвировал легитимность существовавшей политической системы, позволил провести досрочные выборы, и девальвировал основы той макроэкономической политики, которая проводилась социалистическим правительством. Общество оказалось готовым к тому, чтобы согласиться на довольно серьезное ужесточение всех параметров макроэкономической политики. В этом смысле финансовый кризис в Болгарии оказал благотворное воздействие. Выход из этого кризиса был достаточно позитивен, благодаря, на мой взгляд, тому, что в Болгарии было два быстро реализуемых ресурса. Во-первых, была политическая сила, известная в обществе, пользующаяся его доверием, которая абсорбировала хороших профессионалов, и пользовалась кредитом доверия в международном финансовом сообществе. То есть можно было достаточно быстро передать рычаги управления макроэкономической политикой этой структурированной политической силе. И второе: в Болгарии были ресурсы быстрого и глубокого ужесточения денежной политики, поскольку предшествующая денежная политика была чрезвычайно мягкой. Это все и произошло после того, как был установлен режим currency board денежной политики, были проведены досрочные выборы, было сформировано новое правительство, и общество второй раз за сравнительно короткий промежуток времени согласилось нести достаточно большие жертвы ужесточения основных параметров проводимой экономической политики.

Со сходной ситуацией теперь сталкиваются и страны СНГ, включая Россию, где после короткого первого окна политически возможного происходило длительное топтание на месте, когда не сложился общественный консенсус относительно направления дальнейших преобразований, когда в течение четырех-пяти лет почти ежегодно общества стран СНГ должны были делать политический и экономический выбор, когда оказалось, что системная трансформация вовсе не завершена в первый период политически возможного, что ее судьба постоянно находится под политической угрозой. Все это воспроизводит потенциал для открытия второго «окна возможностей». С одной стороны, это незавершенность системной трансформации, с другой стороны, это нестабильная, неупорядоченная макроэкономическая политика, которая может воспроизводить глубокие кризисные ситуации, настолько глубокие, что опять может происходить девальвация легитимности предшествующего правительства, предшествующего курса. И мы видим такого рода процессы и на примере Армении, Грузии, Украины, мы видим эти процессы и в России. Сейчас практически все страны СНГ оказываются в ситуации, когда перед ними открывается это второе «окно политически возможного», и весь выбор состоит в том, насколько сейчас можно преуспеть в проведении глубоких преобразований. Причем выходом из этих глубоких преобразований может оказаться социальный консенсус на гораздо более низком уровне государственных изъятий из ВВП, чем это было не только в странах Центральной Европы, но и в странах прибалтийской группы.

Если говорить об окне политически возможного, то надо отличать реальное окно от политической ситуации, похожей на него. Пока ни в одной из постсоциалистических стран «окон возможного» не было больше двух. В том числе и в России, которая переживает второе «окно возможного» сейчас. Были обстоятельства, которые выглядели похожими на него. Апрель 1993 года, октябрь 1993 года, ноябрь 1994 года, наконец, июль 1996 года - вот те вехи, в которых происходили некоторые события, которые можно было принять за «окно возможного», но, на самом деле таковыми не являются.

Дело в том, что, на мой взгляд, существует четыре параметра, по которым можем судить о том, что открывается или не открывается второе window of opportunity.

Первое - чтобы открылось второе окно возможного должен быть кризис, но кризис не системы, а кризис в системе. Поскольку кризис системы порождает первое «окно возможного», и системная трансформация в дальнейшем эту проблему снимает. Но из этого следует, что по крайней мере до середины 1996 года, когда вопрос политического реванша не снимался с повестки дня, в этой ситуации не могло появиться реального «окна возможного». Почему? Потому что те, кто поддерживает либеральные реформы, должны были блокироваться с теми, кто их не поддерживает, против общего врага. Была настолько большая опасность коммунистического реванша, что приходилось заключать союз, за который нужно было платить слишком большими компромиссами. Приходилось отказываться от очень многого в экономической политике для того, чтобы обеспечить невозврат в ту неприятную точку распада социализма, из которой мы вышли.

Второе - это должен быть серьезный, очень глубокий экономический кризис, затрагивающий не только деловую элиту, но и общество в целом. Почему, например, кризис ноября 1994 г. после известного черного вторника, который вроде бы был глубокий, в котором банковская сфера была потрясена, валютная политика была опрокинута, и после которого власти, вроде бы, поумнели, я не могу это отнести к окнам возможного? Потому что, на мой взгляд, это был кризис внутри элиты, объединенной финансовой и политической элиты. Здесь все было, как говорится, в семье, и меры, которые принимались после этого кризиса, были также локальными и ограниченными. Кризис должен выйти за пределы элит. Вот фискальный кризис, с которым мы столкнулись не рубеже 1996-1997 гг., - это кризис, который выходит за пределы финансово-экономической элиты. Он производит очень большие потрясения, и он провоцирует готовность к принятию значительно более радикальных мер, чем те меры, которые были приняты после осени 1994 г. и которые привели к тому, что обычно неправильно называется финансовой стабилизацией, которую Е. Гайдар гораздо более корректно назвал денежной стабилизацией.

После осеннего кризиса 1994 года. властям был предложен понятный им механизм решения проблем. Вместо того, чтобы решать проблему серьезно, настоящую проблему фискального кризиса, решали заменяющую (и гораздо более простую) проблему поиска так называемых неинфляционных источников финансирования бюджетного дефицита. В результате этого оказалось, что денежная политика и политика формирования финансовых рынков, продвинулись вперед, а фискальная политика отстала. И действительно в условиях серьезного лоббистского давления, крайне трудно проводить меры фискального оздоровления, гораздо легче проводить некие технические меры, которые позволяют покрыть этот широкий разрыв между государственными обязательствами и возможностью налогового их финансирования. Поэтому мы имеем пятилетнюю историю налоговой реформы, которая, по моему глубокому убеждению, должна вовсе не увеличивать налоговые сборы, а по другому их перераспределять, не подавляя стимулы к экономическому росту. Поэтому мы имели абсолютно недореформированные отрасли социальной сферы, тесно связанные с расходными статьями бюджета. Вместо этого мы наращивали государственный долг, утешая себя тем, что мы очень далеки от красной черты: ну как же, в сравнении с европейскими странами по любому параметру: по отношению долга к ВВП, по отношению долга к объему экспорта, по стоимости обслуживания относительно экспорта - мы находимся на очень приличном уровне. И это создало очень опасную ситуацию комфортности для власти. Можно представить себе рекламный клип, который бы начинался таким благостным закадровым голосом: «Виктор Степанович открыл для себя методы антиинфляционного финансирования бюджета», и заканчивался бы таким же благостным: «... а главное комфортно и сухо». Возникла ситуация, когда глобальный кризис приняли за локальный, и начали лечить его локальными мерами. Это решение, которое накапливает горючий материал, который затем создает настоящий кризис, который открывает «окно возможного».

Третий параметр отнесения политической ситуации к категории «окна политически возможного» - это отсутствие близких политических ограничений, к которым относятся выборы, избирательные компании и все неприятности, которые с ними связываются. Причем, чем дальше Россия продвигается по пути развития демократии, хотя бы имитационной демократии, тем более серьезным является для нас этот фактор. Если бы в период начала реформ нам грозили выборы, например, в марте 1992 года - это не было бы серьезным фактором ломки нормальной экономической политики. Но уже осенью 1993 года приближающиеся выборы и принятие Конституции оказались тем фактором, который эту разумную политику поставил под сомнения и не дал ей реализоваться. Еще более значимыми оказались в этом смысле выборы 1995 и 1996 годов.

Нужно иметь хотя бы полтора-два года для того, чтобы проводить меры, более серьезные и трудные, чем манипуляции со ставкой рефинансирования - прежде всего долгосрочные меры фискального оздоровления. И это тоже фактор, по которому у нас до конца 1996 - начала 1997 годов открытого «окна возможности» не было.

Наконец четвертый критерий - это наличие программы преобразований, программы углубления реформ, наличие команды, которая способна это сделать, и наличие готовности власти эти реформы поддержать. В разные периоды четвертый фактор в той или иной степени присутствовал, но я все-таки хотел бы отметить, что, по моему глубокому убеждению, до начала 1997 года, реформаторы в правительстве отрабатывали тот задел, который в основном был создан в конце 1991 - начале 1992 годов. Не было принципиально новых программных наработок, которые появились только в начале 1997 г. То, что сложилось к началу 1997 г., по всем названным критериям - это было действительно «окно возможного»:

Два года до ближайших выборов. Достаточно для того, чтобы начать преобразования и получить некоторые результаты;

Создан задел серьезных наработок по налоговому и бюджетному законодательству, по институцианальным реформам, по реформе естественных монополий, реформированию социальной сферы и т. д.;

И самое главное - налицо настоящий глубокий кризис - фискальный и финансовый кризис, развивающийся на базе фискального кризиса, который затрагивает не только элиту, но все общество, а для элиты ставит вопрос о самосохранении. Она хочет выжить, выжить физически, выжить как элита, и она готова применять горькие лекарства и готова к тому, что отдача будет не сегодня, а чуть позже.

Все это позволило, начиная с марта 1997 года, провести тот набор преобразований, который в основном вписывается в рамки fiscal adjustment: это и разработка нового налогового законодательства, разработка бюджетного кодекса, разработка системы конкурсных государственных закупок, которая позволяет экономить бюджетные средства, это переход к денежной приватизации, которая решает фискальные, а не какие-нибудь другие проблемы, это создание среднесрочного горизонта финансового планирования, это введение определенных лимитов на государственные расходы и т. д. То есть главная задача - минимизировать государственные обязательства и государственные расходы, и стабилизировать налоговое бремя, изменив его структуру. Второй набор мер - это институциональные реформы: это касается и контроля естественных монополий, и разработки пенсионной реформы, и всего, связанного с земельной реформой, создание рынка земли, ипотеки и т. д. И, наконец, третий набор - это меры социального регулирования, которые позволяют, в принципе, снизить бюджетное бремя в долгосрочном периоде, это реформы здравоохранения, образования, переход к подушному финансированию, финансированию не учреждений, а социальных услуг, это меры по упорядочению системы социальных пособий и т. д.

Конечно, в течение этого периода события развиваются неоднозначно. Здесь можно выделить два этапа. Первая половина - с марта до июля 1997 года реформы шли достаточно быстро, эффективно. Есть показатель этой успешности, более объективный, чем личные наблюдения, - это собираемость налогов. Очень хорошо реагирует налогоплательщик, особенно институциональный налогоплательщик на действительную активность в области fiscal adjustment. Начинают платить налоги как реакция на то, что государство делает в области сокращения своих обязательств, на то, что оно делает с реструктуризацией налоговой недоимки, обращением взыскания на имущество должника и т. д.

А вот с июля и субъективные, и объективные показатели начинают падать. Прежде всего собираемость налогов пошла вниз, потому что во многом налогоплательщики стали рассматривать меры по fiscal adjustment, как декларативные. Наконец, известные события ноября прошлого года, попытка посредством спровоцированных громких политических скандалов выдавить реформаторов из правительства, настолько осложнили ситуацию, что возникает вопрос, открыто ли еще «окно», или оно уже захлопнулось. Во всяком случае, оставшийся период времени до начала избирательной кампании (меньше года), далеко не достаточен для того, чтобы запустить такие серьезные вещи, как реформа пенсионной системы, даже в том, «секвестрированном» виде, в котором она сейчас предлагается,. И если мы даже предположим, что события будут развиваться самым успешным образом, что будет во властных элитах понимание необходимости вернуться к тому темпу преобразований, который был взят изначально, все равно времени уже остается очень мало.

Это значит, что, опять-таки, придется концентрироваться больше на краткосрочных мерах. Да еще нынешний финансовый кризис, который требует более неотложных мер в денежной политике, чем в мерах по урегулированию объема государственных обязательств. Все это вместе ставит под сомнения то, что мы будем успешно продолжать пользоваться этим «окном возможного», что оно уже не закрывается.

Почему? Какие политические проблемы определили недостаточно эффективное использование того «окна», которое было и может быть все еще чуточку приоткрыто. Я бы выделил здесь четыре причины разной степени значимости. Первая причина: на мой взгляд, сейчас мы пришли к такой ситуации, когда командный принцип реформирования себя исчерпал. Мы постоянно наталкиваемся на то, что реформы идут в слишком разных плоскостях, например, в региональной плоскости. Реформаторы вынуждены постоянно взаимодействовать с региональными элитами. Реформаторы постоянно натыкаются на ограничения в федеральном законодательстве, а проводить реформы на основе указов исполнительной власти становится все труднее. Печальная судьба, в частности, налогового реформирования говорит о том, что при решении масштабных задач необходимо переходить от кризисного управления (каковым является метод команды) к некоему нормальному управлению реформами, который невозможен без создания достаточно широких прореформистских политических и общественных коалиций.

Вторая причина, близко связанная с первой, - это законодательная база, парламент. Мое глубокое убеждение, что в ближайшее время парламентские выборы в России станут более важными, чем президентские, независимо от того, сохранится ли тот перевес в сторону президентской власти, зафиксированный в Конституции, или ситуация как-то изменится. В отличие от 1995-1996 годов, когда выборы в парламент были всего лишь премьерой по отношению к президентским выборам, и серьезного значения не имели. Вот следующие выборы в парламент будут иметь очень, очень большое значение потому, что без нормального взаимодействия правительство - парламент, без принятия действительно нормального законодательства, прежде всего, фискального законодательства, мы дальше продвинуться не сможем. Нам будет крайне необходим механизм парламентского большинства, штампующего нужные законы.

Третья проблема - это проблема президентской власти. Преобразования и первой волны, и второй волны; и первого «окна», и второго «окна возможного» опирались на то, что реформаторы работают, а президентская власть дает им возможность работать. Реформаторы не лезут в дела президентской власти, а последняя не очень лезет в дела реформаторов. Все довольны, но так продолжается несколько месяцев. Так продолжается в течение собственно кризисного урегулирования. Когда пожар потушен или кому-то кажется, что он потушен, в этот момент с президентской властью начинают происходить серьезные изменения. Президентская власть, в ее нынешнем виде, вне зависимости от персоналий, мне кажется, себя серьезно исчерпывает: у нее очень большая инерция преобразовываться в клановость. Принятие решений не по их экономической целесообразности, а по набору самых разных других причин создают основу возникновения тупиковой ситуации.

Четвертое, на мой взгляд, самое важное - это неразделенность политической и экономической власти. Есть такая точка зрения, что очень хорошо, что у нас происходит консолидация новой и старой политической элиты, грубо говоря, коммунистов и нынешней правящей партии власти. От этого, дескать, есть выход к этакому цивилизованному варианту развития. Коммунисты постепенно преобразуется в социал-демократов, партия власти тоже институциализируется в нормальную такую консервативную партию, и единая элита и единые правила игры для единой элиты позволят нам избежать потрясений и стать нормальным цивилизованным обществом. Это было бы так, если бы речь шла только о консолидации политической элиты как таковой. Но происходит ведь не консолидация политической элиты, а происходит консолидация нескольких политико-деловых элит, каждая из которых не только политическая, у каждой есть своя деловая компонента, и это, на мой взгляд, чрезвычайно опасно. Это делает политику в масштабах всего политического спектра заложницей взаимодействия по линии власть - деньги, по линии этих нескольких политико-деловых элит, которые были разорваны, а теперь могут соединяться и принимать такие решения, которые не идут на пользу реформам.

Сейчас у нас под эгидой такой политической консолидации складывается стратегический антиреформистский альянс тех, кто является сторонниками большого и сильного государства - это обращенная в прошлое коммунистическая партия, и тех, кто выступает за ныне существующее большое слабое государство, у которого есть огромный набор обязательств и нет рычагов для их финансового обеспечения, в котором есть огромная государственная собственность, но нет механизма, который заставлял бы ее работать. Альянс тех, кто за большое и сильное, вышедших из прошлого, и тех, кто за большое и слабое, укоренившихся в настоящем - это создает очень серьезную проблему для продвижения реформ в будущее.

Поэтому в перечне тех задач, которые я назвал выше, центральная задача - это выделение, собственно, политической элиты, выделение ее из того симбиоза денег и власти, который существуют сейчас, и развитие ее по своим собственным законам. Если в какой-то степени эти задачи мы сможем решить к следующему циклу, а следующий цикл у нас откроется с начала следующего тысячелетия, тогда, можно будет говорить о том, что третье «окно возможного» удалось использовать гораздо более эффективно, чем первые два.

Описание предмета: «Политэкономия»

Политэкономия - составная часть экономической теории. Классическая ПЭ возникла в связи с проникновением капитала в сферу производства. Классическая ПЭ была господствующей школой во 2 пол.18- нач.19 в. Первые представители этой школы - физиократы (природа и власть). Родоначальник Франсуа Кенэ, которые источником богатства считали производство, но лишь с/х. Главная их заслуга - первая попытка провести анализ общественного воспроизводства.

Внимание!

Банк рефератов, курсовых и дипломных работ содержит тексты, предназначенные только для ознакомления. Если Вы хотите каким-либо образом использовать указанные материалы, Вам следует обратиться к автору работы. Администрация сайта комментариев к работам, размещенным в банке рефератов, и разрешения на использование текстов целиком или каких-либо их частей не дает.

Мы не являемся авторами данных текстов, не пользуемся ими в своей деятельности и не продаем данные материалы за деньги. Мы принимаем претензии от авторов, чьи работы были добавлены в наш банк рефератов посетителями сайта без указания авторства текстов, и удаляем данные материалы по первому требованию.