Написать рефераты, курсовые и дипломы самостоятельно.  Антиплагиат.
Студенточка.ru: на главную страницу. Написать самостоятельно рефераты, курсовые, дипломы  в кратчайшие сроки
Рефераты, курсовые, дипломные работы студентов: научиться писать  самостоятельно.
Контакты Образцы работ Бесплатные материалы
Консультации Специальности Банк рефератов
Карта сайта Статьи Подбор литературы
Научим писать рефераты, курсовые и дипломы.


Воспользуйтесь формой поиска по сайту, чтобы найти реферат, курсовую или дипломную работу по вашей теме.

Поиск материалов

Предпосылки становления и методологические принципы институционально-эволюционной теории

Концепции современного естествознания (КСЕ)

Введение

Экономические и политические обстоятельства последнего десятилетия в России, породившие целый комплекс проблем социального характера, привлекли повышенное внимание к опыту и теоретическим разработкам западных мыслителей, в частности, по вопросам о масштабах и формах государственного присутствия в экономике, роли государственных и негосударственных институтов в формировании социально-экономической модели общества.

Представленную работу можно рассматривать как попытку анализа некоторых сторон российской действительности, исходящую их общих положений институционально-эволюционного направления (институционализма). Это течение сегодня объединяет в своих рядах многих крупных экономистов - лауреатов Нобелевской премии последних лет. Представители современного институционализма, или неоинституционализма, - это известные американские ученые Д. Белл, Л. Клейн, Д. Норт, О. Тоффлер, Р. Хейлбронер, У. Льюис, В. Репке, шведский экономист Г. Мюрдаль, французские экономисты Ф. Перру и Р. Буайе и многие другие, работы которых мы использовали в качестве источников.

В последнее десятилетие интерес к институциональной теории и в особенности к ее неоинституциональному направлению возрос. Это связано со стремлением рассмотреть современные экономические (и не только экономические) процессы комплексно и всесторонне. Такая тенденция не обошла стороной и Россию. Круг современных отечественных работ, затрагивающих данные вопросы, уже достаточно широк, хотя, как правило, эти монографии мало доступны для большинства преподавателей и студентов, т.к. они выходят ограниченным тиражом.

Уже сегодня российские ученые используют идеи институционализма для объяснения особенностей современного хозяйства, осваивают институционализм, знакомясь с переводами отдельных концептуальных работ зарубежных экономистов. Среди них, прежде всего, книги нобелевских лауреатов: Гуннара Мюрдаля - «Азиатская драма. Исследование нищеты народов» (сокращенный перевод - «Современные проблемы «третьего мира»»), Джеймса Бьюкенена - «Расчет согласия» и «Границы свободы», Рональда Коуза - «Фирма, рынок и право», Дугласа Норта - «Институты, институциональные изменения и функционирование экономики». Однако отсутствие методического пособия, где бы систематизировано излагались основы институционально-эволюционного подхода, безусловно, тормозит утверждение данной парадигмы в России.

Теория общего экономического равновесия, доминирующая в настоящее время как в науке, так и в образовании, не вполне согласуется с реальностью, по крайней мере в ее классическом варианте. Существуют и другие области, где данная теория не обеспечивает адекватного методологического подхода к исследованию процессов и объектов. Экономические институты - одна из них. Сейчас нет сомнений в том, что они - ключевое понятие для объяснения происходящего в современной экономике, в частности, в экономиках переходного периода, таких, как российская. Как возникают экономические институты, как они далее развиваются, по каким законам - на эти действительно важные и актуальные сегодня вопросы и пытаются ответить как российские, так и западные исследователи, придерживающиеся основных принципов институционально-эволюционного подхода.

На состоявшемся в сентябре 1996 г. в Пущино (Московская область) втором международном симпозиуме «Эволюционная экономика на пороге ХХI века», организованном ИЭ РАН и ЦЭМИ РАН, обсуждались вопросы, связанные с теоретико-методологическими проблемами и противоречиями эволюционной экономики, институциональным пространством в ее теории и практике и многое другое. Во вступительном слове заместитель директора ИЭ РАН, д. э. н. Б. Мильнер отметил, что сегодня от экономической науки требуются более углубленные исследования и участие в разработке новой экономической стратегии с целью изменения курса проводимых реформ. Сославшись на мнение лауреата Нобелевской премии по экономике Д. Норта, Б. Мильнер подчеркнул, что в стратегии и тактике экономических реформ важно учитывать прошлый опыт, сформировавший определенный тип поведения людей в рамках уже сложившихся отношений и устоявшихся связей. Стремление механически перенести в нынешнюю Россию рыночные механизмы, присущие западной экономике, без государственного вмешательства вредно и опасно. Любое забегание вперед в сложных социально-экономических системах вызывает только движение вспять.

Глава I. Предпосылки становления и методологические принципы институционально-эволюционной теории

1.1. Происхождение и традиции институционализма

На рубеже XIX - XX вв. возникла необходимость в новом подходе к изучению экономических процессов, признающем важную роль социальных норм и исследующем механизмы их изменений. Такой подход был впервые представлен в трудах основоположника институционализма американского экономиста Т. Веблена (1857-1929) «Почему экономика не эволюционная наука?» (1898 г.), «Теория праздного класса: экономическое исследование об институтах» (1899 г.) и др. Т. Веблен является автором ключевых идей и концепций, образующих современную институционально-эволюционную теорию. Характерное для экономистов данного направления стремление изучить внеэкономические явления, включить социальные, политические, психологические и другие влияния в ткань собственно экономического исследования нашло отражение в введении термина «институт», давшего название всему направлению.

Выдвинув понятие институтов как «устойчивых привычек мышления, присущих большой общности людей», исследовав их происхождение из инстинктов, привычек, традиций и социальных норм, Веблен впервые подверг научному анализу пути и формы развития институтов. Таким образом, он положил начало и собственно институционализму, и эволюционной экономической теории.

Однако следует иметь ввиду, что в построениях ранних институционалистов устоявшиеся традиции, привычки, правила, общественные организации и другие институты - категории не столько исходные, сколько преследовавшие цель преодолеть неисторичность и статичность неоклассического экономического анализа. Признанный лидер институционализма Д. Норт, считая неоклассическую теорию огромным вкладом в человеческое знание, утверждает, что ее применение дает хорошие результаты лишь при анализе рынков в развитых странах, но является ненадежным подспорьем для изучения экономических систем прошлого (Д. Норт является лауреатом Нобелевской премии в области экономики 1993 г. за исследование по экономической истории), а также переходных экономик, характеризующихся сменой институциональной структуры.

60-80-е годы ХХ века принято считать периодом, когда произошло разделение институциональной доктрины на «старый» и «новый» институционализм.

Первый, придерживаясь традиций Веблена, по-прежнему рассматривает институты прежде всего как социально-психологические феномены, уделяет большое внимание изучению эволюционных механизмов институциональной динамики и влиянию социально-культурных норм на экономическое и технологическое развитие. Философской основой этой доктрины сегодня служит гносеологическая теория «трансцендентального реализма» (Р. Баскар, Т. Лоусон). Согласно ей, человеческое сознание и поведение являются результатом «подчинения» чувственной эмпирической информации стереотипам и концепциям, которые формируются в сознании каждого человека в ходе процесса социализации и в конечном счете определяют, каким образом человек воспринимает чувственную информацию (что им признается, что отбрасывается, какие делаются заключения).

«Новый» институционализм, развиваемый в работах Д. Норта, М. Олсона, Р. Познера, О. Уильямсона, Г. Демсеца, Р. Нельсона, С. Винтера, Дж. Бьюкенена и др., по своей структуре никогда не отличался внутренней однородностью. Между его отдельными ветвями обнаруживаются не только терминологические, но и серьезные концептуальные расхождения. В то же время, как считает Р. И. Капелюшников, кандидат экономических наук, значение этих расхождений не следует переоценивать. Сегодня неоинституционализм предстает как целое семейство подходов, объединенных несколькими общими идеями.

«Новый» институционализм соединил использование неоклассического подхода с традиционным для данного течения интересом к формированию и функционированию общественных институтов. Однако неоинституционалисты считают институты не столько культурным или психологическим феноменом, сколько набором правовых норм и неформальных правил, жестко направляющих экономическое поведение индивида и организаций («правила игры», по определению Д. Норта).

Неоинституционалисты, как и представители «старого», традиционного институционализма, пытались наладить связи между экономической теорией и правом, социологией, политологией, и т.д. Однако между «старыми» институционалистами (типа Т. Веблена, Дж. Коммонса, Дж. К. Гэлбрейта) и «новыми» институционалистами есть, по крайней мере, три коренных различия.

Во-первых, «старые» институционалисты (например, Дж. Коммонс в «Правовых основах капитализма») шли к экономике от права и политики, пытаясь изучать проблемы современной экономической теории методами других наук об обществе; «новые» же институционалисты идут прямо противоположным путем - изучают политологические, правовые и прочие проблемы методами неоклассической экономической теории, и прежде всего, с применением аппарата современной микроэкономики и теории игр.

Во-вторых, традиционный институционализм основывался главным образом на индуктивном методе, стремился идти от частных случаев к обобщениям; «новый» институционализм идет дедуктивным путем - от общих принципов неоклассической экономической теории к объяснению конкретных явлений политической жизни.

В-третьих, «старый» институционализм обращал преимущественное внимание на действия коллективов (главным образом, профсоюзов и правительства по защите интересов индивидов), новый же институционализм ставит во главу угла независимого индивида, который по своей воле и в соответствии со своими интересами решает, членом каких коллективов ему выгоднее быть.

В целом, с учетом общих принципов и подходов, объединяющих «старый» и «новый» варианты институционализма, оба течения выступают сегодня, как правило, под одним названием - институционально-эволюционная теория.

Теория общего экономического равновесия основывается на исходном предположении, что все действующие лица в экономике заданы и известны их интересы. Институциональное же направление предлагает иной подход - эволюционный.

Ключевым моментом эволюционного подхода является то, что состав действующих лиц в экономике меняется по законам естественного отбора. В длительном процессе эволюции наблюдаются такие явления, которые теория общего экономического равновесия объяснить не может.

Хотя история использования эволюционного подхода восходит еще к А. Смиту и Ч. Дарвину, раздел экономической науки, который получил название «эволюционная экономика», оформился организационно совсем недавно, в последние два десятилетия. Попытки перенести эволюционные идеи на экономическую почву были неплодотворны до тех пор, пока не была выделена «единица селекции» - субстанция (институт), обладающая устойчивостью во времени, передающаяся от одних экономических субъектов другим и в то же время способная к изменению.

Большой вклад в развитие эволюционной экономики внес Й. Шумпетер, основные труды которого вышли в 30-е гг. ХХ в. Он говорил о многообразии эволюции фирм и их различной роли в общем эволюционном процессе. Он ввел понятие «конструктивного разрушения». Речь идет о механизмах разрушения старого в процессе эволюции и освобождения места для создания и развития нового. По существу, Шумпетер утверждал, что эволюция сама создает такие механизмы, являющиеся в каком-то смысле оптимальными. Слишком быстрое, обвальное разрушение плохо, так как оно доминирует и препятствует созданию нового. Отсутствие разрушающего механизма также плохо, так как старое закрывает дорогу новому. В результате эволюция вырабатывает средний, сбалансированный путь.

Что касается современных экономистов - Р. Нельсон и С. Винтер (представители новой институциональной теории) еще в 1982 г. написали книгу «An Evolutionary Theory of Economic Change». Эта книга создала формальную основу для некоторых понятий и идей, сформулированных ранее, но не так четко. Отдельные понятия, использованные в книге, уже вошли в повседневный обиход исследователей, например, «способ поведения» или «рутина». Согласно Р. Нельсону и С. Винтеру, базовой идеей эволюционной экономики является концепция экономического «естественного отбора», когда «развитие наиболее конкурентоспособных хозяйствующих субъектов происходит за счет вытеснения из экономического пространства других членов популяции хозяйствующих субъектов».

Нельзя не сказать о связи институционализма с социологией. «Согласно Веберу, социология начинается там, где обнаруживается, что экономический человек - слишком упрощенная модель человека». Институционалисты вносят новые краски в портрет экономического человека. В отличие практически от всех остальных направлений экономической теории они не исходят из человеческой природы как из данности, а пытаются изучить закономерности ее формирования и эволюции (точно так же институционалисты относятся и к экономическим системам).

Большую роль в формировании институционализма сыграли идеи основателя французской социологической школы Э. Дюркгейма. В работе «Общественное разделение труда» (1893) он обосновал мысль о том, что любые общественные, в том числе экономические, контракты опираются на скрытый, но мощный фундамент, состоящий из социально обусловленных и исторически ограниченных законов, норм, привычек и стереотипов, которые настолько очевидны для участников контрактных отношений, что почти никогда в явном виде не отражаются в письменных и устных соглашениях. Кроме того, как отмечал Дюркгейм, индивиды не могут знать все условия и обстоятельства, связанные с каждым конкретным контрактом. Поэтому отношения между индивидами, особенно в развитом обществе, строятся на основе «несовершенно сформулированных контрактов», фундамент которых составляют неявно выраженные социальные нормы. Позднее американский социолог Т. Парсонс определил такие нормы как набор правил, которые заданы социально, а не являются предметом какого-либо соглашения между участниками договора.

1.2. Методологические проблемы и теоретические принципы институционализма

 

 

Имеется множество определений института, и в каждом из них подчеркивается признак привычности, устойчивости и распространенности образа мыслей. Институты первоначально возникают на базе человеческих инстинктов и простейших потребностей; способствуя их удовлетворению, они приобретают самоподдерживающийся характер и, по принципу обратной связи, формируют стереотипы мышления. Принципы функционирования институтов приложимы и к индивиду. Согласно этой теории, индивид склонен действовать на основании самоподдерживающихся социокультурных норм (привычек, стереотипов) и общепринятой практики - разнообразных «рутин». Они служат ориентирами в очень сложном и меняющемся мире, полное знание о котором недоступно человеку. «В отсутствие институтов и «рутин» мир представлялся бы человеку хаотическим набором чувственных данных».

Наиболее прочные и социально целесообразные институты фиксируются в традициях, неформальных нормах, а затем и в писанном праве. На этой основе, в свою очередь, возникают социальные организации. Однако «новые» институционалисты считают институтами нормы экономического поведения, возникающие непосредственно из взаимодействия индивидов, рассматривая институты как преимущественно юридические и неформальные нормы, образующие рамки, ограничения для деятельности человека. «Старые» же институционалисты делают упор на культурные нормы и традиции, подчеркивая, что институты не столько ограничивают, сколько направляют, облегчают и поощряют человеческую деятельность.

По мнению доктора экономических наук А. Нестеренко, какой бы ни была природа институтов, в реальной современной жизни они принимают форму правовых норм, традиций, неформальных правил, культурных стереотипов. Хотя институты могут устаревать, в целом они создают ту социально-культурную ткань, без которой деятельность человека невозможна: институты формируют связи между людьми, стирают различия в индивидуальном поведении и, что самое главное, делают поведение индивида понятным и предсказуемым для других.

Стабильность институциональной среды общества время от времени нарушается, сменяясь периодом распада одних институтов и появления других. Одним из источников таких изменений являются конфликты («трения») между самими институтами, особенно теми, которые сложились в разные исторические и культурные эпохи. Можно допустить, что рано или поздно социально нецелесообразные институты заходят в тупик и прекращают свое существование, лишаясь благоприятствующей внешней среды. Но, оценивая эту ситуацию в краткосрочном плане, трудно не согласиться с выводом одного из представителей институционально-эволюционной теории Дж. Ходжсона о том, что «в экономическом контексте эволюционные процессы не обязательно ведут к ... оптимальным результатам». Устойчивыми могут оказаться не только социально целесообразные институты, но и институты с неоптимальными случайными признаками.

Другой известный институционалист Д. Норт приходит к заключению, что в реальных обществах всегда существует «смесь» из эффективных и неэффективных институтов. Все решает соотношение между первыми и вторыми. Норт является признанным лидером «новой экономической истории». Из многочисленных работ самого Норта и его последователей вырисовывается широкая концепция институтов и институциональной динамики. Она исходит из того, что, будучи «правилами игры», институты задают систему стимулов (положительных и отрицательных), направляя деятельность людей по определенному руслу. Этим они снижают неопределенность и делают социальную среду более предсказуемой. Когда люди верят в надежность и справедливость законов, договоров и прав собственности, они воздерживаются от попыток мошенничества, кражи, обмана. Так институты выполняют свою главную функцию - экономии трансакционных издержек (трансакционные издержки в широком смысле трактуются как издержки взаимодействия между людьми, издержки поиска информации и т. п.). Однако создание и поддержание общих «правил игры» в свою очередь требует немалых затрат.

В составе институтов Д. Норт выделяет три главных составляющих: неформальные ограничения (традиции, обычаи, всякого рода социальные условности); формальные правила (конституции, законы, судебные прецеденты, административные акты); механизмы принуждения, обеспечивающие соблюдение правил (суды, полиция и т.д.).

Неформальные институты образуют как бы подводную часть айсберга. Они складываются спонтанно, без чьего-либо сознательного замысла, как побочный результат взаимодействия множества людей, преследующих собственные интересы. Многое в этом процессе прояснила теория игр, ставшая сегодня наиболее популярным инструментом неоинституциональных исследований.

Формальные институты и механизмы их защиты устанавливаются и поддерживаются сознательно, в основном - силой государства. Формальные правила допускают резкую одномоментную ломку (в периоды революций), тогда как неформальные меняются лишь постепенно. Как отмечает Д. Норт, российская революция в октябре 1917 г. стала, возможно, самой решительной перекройкой всей институциональной структуры общества, какую только знала история. Но и она не смогла отменить множества прежних обычаев, привычек, стандартов поведения, сохранявшихся еще очень долго.

Вся совокупность социально-экономических институтов с точки зрения их происхождения может быть разделена на два класса - естественные и искусственные. В трактовке этих понятий эволюционный институционализм следует позиции, в соответствии с которой отдельный феномен является естественным, если его возникновению (формированию) не предшествовал во времени тот или иной план - идеальная модель, существующая в сознании субъекта(ов) либо зафиксированная в знаковой форме.

Другими словами, естественное действие - это «автоматическая» реакция на те или иные изменения. Искусственными же являются такие конструкции, которые созданы целенаправленными человеческими действиями, осуществляемыми в соответствии с идеальной моделью. Представитель близкой к институционализму австрийской школы К. Менгер называл спонтанно формирующиеся институты «органическими», а устанавливаемые сознательно - «прагматическими».

Однако простое деление институтов на искусственные и естественные является слишком упрощенной их трактовкой. Ф. Хайек в этой связи предлагал разграничивать в общественных явлениях естественный, искусственный и «спонтанный» порядок - результат человеческого действия, но не исполнение какого бы то ни было человеческого замысла.

Общей характеристикой и естественных, и искусственных институтов выступает их функциональность. «Поведение функционально, если оно способствует достижению конкретных целей - будь то удовольствие или удовлетворение индивида или обеспечение пищи и крова для членов общества... Институты функциональны, если здравомыслящие люди создали и поддерживают их для удовлетворения общественных потребностей или достижения общественных целей. Это вовсе не означает, что адаптация институтов или поведенческих моделей применительно к тем или иным целям происходит осознанно или намеренно. Когда такое осознание или намерение налицо, адаптационную функцию называют явной, в противном случае она именуется латентной (скрытой - П. Е.)».

Обращение к историческим примерам ясно показывает, что доля искусственных, осознанно формируемых институтов резко возрастает в периоды крупномасштабных общественных преобразований. Поэтому для стран с переходной экономикой, в особенности России, исследование процессов генезиса искусственных институтов наиболее актуально. Начиная с 1992 года создано немало неэффективных искусственных институтов, функционирующих не слишком удачно либо вовсе не функционирующих.

Сознательное формирование нового института - разновидность планируемой культурной инновации. Чтобы распространение культурной инновации было успешным, необходимо, чтобы она соответствовала элементам культурного пространства, в которое она «погружается». Если же требования соответствия среде не учитываются, будут необъяснимыми ситуации, когда действенный «сам по себе» экономический институт оказывается неэффективным в неадекватной ему среде.

В настоящее время в научном мире существуют две позиции в подходе к методологическому инструментарию институциональной экономики. Сторонники первой категорически отвергают всю наработанную методологическую культуру классических и неоклассических теорий. Они рассматривают экономическую науку в категориях гуманитарных и исторических наук, настаивая, что она должна скорее толковать хозяйственную жизнь, чем искать какие-либо универсальные законы и использовать формальные методы точных наук.

Сторонники второй позиции, наоборот, стремятся приблизить институциональное направление к методологическим стандартам науки, составляющим фундамент современной неоклассической экономической теории. Однако подход неоклассики характеризуется построением идеальных моделей и представлением о реальной действительности как «отклонении» от идеала, к которому необходимо стремиться. Методология же неоинституционального подхода в этом аспекте отличается довольно существенно. В его рамках отсутствуют построения идеальных экономических систем, а существующие институты сопоставляются по своей действительности не с идеалом, а друг с другом.

По мнению кандидата экономических наук О. Ананьина, институциональная экономика не может строить свой методологический инструментарий, опираясь исключительно на неоклассическую теорию, поскольку инструментарий последней довольно ограничен и пригоден только для анализа равновесных экономических ситуаций; все остальное пространство хозяйственной жизни, а также исторический аспект формирования того или иного явления, остается вне поля зрения указанной теории.

Следует выделить три принципа, которыми руководствовались все институционалисты, начиная с Веблена. Первый - междисциплинарный подход, предполагающий связь с другими обществоведческими дисциплинами - социологией, политологией, историей и др.

Другой методологический принцип - это принцип историзма. Он выражается в стремлении выявить движущие силы и факторы развития, основные тенденции общественной эволюции, а также обосновать целенаправленное воздействие на перспективы общественного развития.

В качестве третьего принципа можно выделить внимание институционалистов к общественным противоречиям. Обратившись к изучению реальной экономической жизни, институционалисты особое внимание уделяют проблемам экономической власти, связанным с процессами монополизации и возрастанием вмешательства государства в социально-экономические процессы.

В следующей главе данной работы социально-экономическая система в России рассматривается главным образом с позиций институционального подхода. Однако при возрастающей роли этого направления в системе общественных наук возрождается интерес к ордолиберализму «фрайбургской школы» в Германии, методологической основой которого является теория хозяйственного порядка. И между этими двумя теоретическими подходами прослеживается существенное сходство.

В теории хозяйственного порядка, так же, как в неоинституционализме, соединены два методологических направления: историческая школа и классическая экономическая теория. Представители исторической школы, ориентировавшиеся на выведение законов, ограниченных пространством и временем, критиковали классическую теорию, которая утверждала универсальный характер экономических законов. В. Ойкен, заложивший основы теории хозяйственного порядка, сделал удачную попытку соединить эти два подхода, выдвинув тезис, согласно которому хозяйственный порядок протекает постоянно внутри определенных форм порядка. Под термином «хозяйственный порядок» понимается совокупность различных идеальных, но реализуемых форм, относящихся либо к централизованно планируемой, либо к рыночной экономическим системам. Ойкен рассматривал хозяйственный, политический и культурный порядки как части общественного порядка, называя их частичными порядками.

Продолжая традиции исторической школы, теория хозяйственного порядка большое внимание уделяет институтам, которые она понимает как различные общественные порядки. Таким образом, между понятием «порядок» и понятием «институт» существует непосредственная аналогия.

Основная задача теории хозяйственного порядка, использующей понятие форм порядка, так же, как и нового институционального направления, рассматривающего экономическую систему прежде всего как совокупность различных институтов, - раскрыть содержание и роль социально-экономических и правовых рамок, в которых протекают хозяйственные процессы.

В. Ойкен неоднократно подчеркивал взаимозависимость различных общественных частичных порядков, таких как политический, культурный, экономический. Новое институциональное направление также рассматривает развитие и изменение хозяйственных систем как результат взаимодействия политических, экономических и духовных факторов. Таким образом, теория хозяйственного порядка и новое институциональное направление исходят из одних и тех же теоретических принципов.

Теория хозяйственного порядка послужила методологической основой концепции трансформации централизованно планируемой экономики в рыночную, благодаря реализации которой в ФРГ была построена социальная рыночная экономика.

Концепция социального рыночного хозяйства формировалась в атмосфере всеобщего хаоса в стране, где старый тоталитарный режим - «централизованно-управляемое хозяйство» - рухнул, а «меновое хозяйство» уже успело предстать в форме анархии и «черного рынка». Произошла поистине «потеря старого мира без приобретения нового». Порядок был просто необходим. Без него было бы немыслимо никакое возрождение страны.

Концепция конституционной экономики  - как одно из течений институционального направления - возникла в США в 1960-е гг. в процветающем «обществе массового потребления». Первое время появление этой концепции расценивалось лишь как следствие неудовлетворенности практикой кейнсианского регулирования. Представители данной теории сформулировали набор правил, регулирующих рыночное хозяйство (рыночные «правила игры»), и потребовали их конституционного закрепления. Реализация этих правил помогла бы обществу, как считали защитники конституционной экономики, избавиться от засилья бюрократов и многочисленных «искателей политической ренты» в разросшемся государственном аппарате.

Сравнение этих двух теорий (порядка и конституционной экономики) имеет определенный смысл. Обе они направлены на совершенствование рыночного хозяйства путем не прямого вмешательства государства в экономику, а косвенного влияния на институциональную структуру общества. Либеральная природа обеих теорий очевидна, однако это не традиционный либерализм, а либерализм нового типа. Новые теории продолжают традиции классического либерализма, отстаивая принципы индивидуальной свободы и частной собственности, но в отличие от классического либерализма XVIII - XIX веков новые либералы выступают за активное участие государства в экономической жизни, хотя понимают его активность совсем по-иному, чем кейнсианцы. Главное для них - не стимулирование «эффективного спроса» посредством вмешательства государства, а создание институционального механизма стимулирования конкуренции и увеличения прибыли. Это достигается прежде всего путем установления жестких правовых рамок, ограничивающих монополизацию хозяйства, «нечестную конкуренцию» в целом.

Интересно, однако, то, что обе теории стремятся ослабить воздействие государства на рыночную экономику, опираясь на государство, достаточно сильное, чтобы навязать обществу «правила игры», и контролировать их соблюдение. Тем более роль государства значительно возрастает в переходный период, когда необходимы серьезное преобразование традиционных институтов и выработка принципиально новых «правил игры». Именно такая проблема стоит перед современной Россией.

Понимая это противоречие, один из основателей теории общественного выбора и конституционной экономики Джеймс Бьюкенен тем не менее настаивает на «минимальной политизации рыночного порядка» в переходной экономике, считая непременными условиями успеха реформ, во-первых, «децентрализованное распределение возможностей производства экономических ценностей, равно как и четкое политическо-правовое признание такого распределения» и, во-вторых, создание системы добровольного обмена между частными собственниками «принадлежащими им правами на имущество», подкрепленное политическим и правовым строем.

Глава II Социально-экономические проблемы современности: институциональные концепции решений

 

 

2.1. Институционализм и российская действительность: актуализация проблем

 

 

«Мы начнем с того общества, в котором живем, а не с какого-то идеализированного мира с утопическими институтами и населенного людьми с иным, чем у нас, прошлым».

Системный кризис 1998 года в России заставил не только по-новому взглянуть на проблемы ее экономического развития, но и во многом пересмотреть сложившиеся к этому времени взгляды на тенденции общественного развития, роль и задачи государства в процессах социальной трансформации.

Самым простым объяснением происходящему была попытка представить события в России как неизбежное следствие мирового финансового кризиса. Высказывалось также мнение, что Россия стала жертвой крупных скоординированных спекуляций на бирже, задуманных иностранными инвесторами в расчете на последующую скупку упавших в цене государственных бумаг. Гораздо более серьезные обвинения звучали и звучат в адрес Запада.

Кризис 1998 года и его последствия привели к необходимости более тщательного анализа как итогов шокового эксперимента (либерализация цен, торговли и валютного обмена, приватизация государственного имущества), так и самой mainstream economics, на которую опирались практические рекомендации российскому руководству.

Если реальной целью западных держав считать раздробление СССР, общее ослабление государства России, разрушение военно-промышленного потенциала и превращение второй индустриальной державы мира в сырьевой придаток и принудительного донора Запада, то итоги можно признать блестящими. Сторонники этого взгляда не находят иной цели в «псевдореформах, составивших один из заключительных этапов в стратегии разрушения советской экономики и создания на обломках СССР нового государства, не представляющего угрозы для США».

С позиций же провозглашенных МВФ и правительством России задач - создания в стране эффективного и социально ориентированного рыночного хозяйства - приходится констатировать стопроцентный провал.

Как известно, в России, согласно предписаниям МВФ, были отпущены цены, проведена радикальная экономическая и финансовая либерализация, открыты рынки для импортных товаров. Результатом стало превращение России из промышленно-аграрной страны в производителя сырья. Деградация финансовой системы привела к дефолту. А на месте эффективного рыночного хозяйства наблюдатели видят «некое соединение коррумпированности, мафиозности, бандитизма, прозападных моделей транснациональных систем менеджмента, ценных бумаг и т. д.», включающее в себя огромные сегменты квазисоциалистической и просто плутовской экономики.

Для теоретиков-монетаристов эти итоги убийственны. Такую опасность для западной теории предвидел представитель современного институционализма французский экономист Робер Буайе, когда писал в декабре 1993 года: «Великое преобразование России ставит множество проблем, не находящих очевидного решения в рамках имеющихся экономических теорий... Этот беспрецедентный исторический эпизод приведет к тому, что все экономические теории полностью преобразятся или окончательно утратят свое значение».

«Экономический коллапс», «катастрофа» в экономике мирного времени - таким видится С. Коэну настоящее России. Будущее, которое он ей предрекает - «демодернизация», т.е. разрушение инфраструктур производства, науки, транспорта и т.д.; голод и эпидемии; рост смертности и падение рождаемости.

Нетрудно понять, что подобное продолжение «рыночных реформ» означает окончательный и необратимый крах и российской экономики, и российского государства. Перед Россией встала проблема - спасение любыми цивилизованными способами, а задача экономистов и вообще обществоведов состоит в том, чтобы разобраться в причинах сложившейся ситуации и наметить хотя бы ближайшие перспективы развития.

По мнению того же С. Коэна, изначально неверно рассматривать российские проблемы как «финансовый кризис». Это, с его точки зрения, кризис политики, проводившейся под лозунгами реформ, кризис самого представления о реформах, и только в силу этого - экономический кризис. В сущности то же утверждает А. Вавилов, директор Института финансовых исследований, полагающий, что мировой кризис и падение цен на нефть, ударившие по российской экономике, сыграли роль катализатора, ускорившего уже назревшие события. Сама же проблема, по словам бывшего вице-премьера А. Куликова, заключается в исчерпанности экономических, социальных и политических ресурсов того пути развития, которым шла Россия с 1991 года.

Анализируя этот путь, М. Т. Ойзерман (Институт развития Москвы) и М. В. Рац (Институт стратегических исследований) отличительной его чертой в области государственной политики считают отсутствие общего замысла реформ, их концепции, «неопределенность политики государства по ключевым вопросам» развития страны. Кризисное реагирование на текущие события, по их оценке, это не курс реформ, а курс «затыкания дыр в бюджете». Государство с первых шагов реформаторской деятельности фактически устранилось от выполнения своих непосредственных обязанностей: «определить правила и жестко обеспечивать их соблюдение всеми игроками (включая самого себя)».

Насколько в осмыслении тяжелого положения страны способен помочь российским экономистам, да и не только им, современный институционализм? Для ответа на поставленный вопрос необходимо избрать узкий, но конкретный ракурс анализа: попытаться выявить суть институционалистских подходов видных западных экономистов к исследованию переходной экономики в «постсоциалистических» странах, и оценить, к каким выводам эти исследования приводят.

Теоретики шоковой приватизации оправдывают свои рекомендации тем, что следовало быстро воспользоваться временно открывшимся «окном реформ», чтобы сделать их «необратимыми». Однако значительно более авторитетные западные экономисты полагают, что такой необходимости попросту не существовало, если иметь в виду создание рыночной экономики. Так, один из представителей современного институционализма Л. Клейн (член Группы экономических преобразований, лауреат Нобелевской премии) отмечает, что частная собственность далеко не всегда эффективнее государственной. Для формирования рынка конкуренция имеет более важное значение, чем приватизация. Поэтому первая должна развиваться опережающими темпами и тем самым обеспечивать условия для второй. Иначе приватизация создаст монополистические структуры, которые закроют дорогу к конкурентному рынку, что и произошло в России.

К аналогичным выводам приходит и профессор Дж. Стиглиц: «Опыт Китая и Российской Федерации наиболее ярко демонстрирует, что конкуренция более важна для успешного экономического развития, чем форма собственности. Китай расширил сферу конкуренции без приватизации государственных предприятий. В России же бМльшая часть экономики была приватизирована, при этом специальных мер по стимулированию конкуренции не предпринималось. Трудно себе представить больший разрыв в объемах производства - Россия скатилась на уровень десятилетней давности, в то время как в Китае на протяжении почти двух десятилетий поддерживаются двузначные темпы экономического роста».

Генеральное направление общемировой трансформации состоит, как считает Клейн, в формировании смешанной экономики, включающей элементы капитализма и социализма. Чтобы находиться в этом русле, странам, проводящим реформы, следует в принципе отказаться он нереалистичных попыток строить некий «чистый капитализм». Ближайшей целью должно служить создание переходной системы, способной обеспечить не менее 5 % ежегодного прироста ВВП, справедливое распределение богатства и доходов как базу «сотрудничества совместно работающих людей». Такой переходной системой Клейн считает ошибочно отвергнутый Россией и Восточной Европой рыночный социализм (понимаемый как конкурентный рынок, базирующийся на взаимодействии частной и государственной собственности).

Но что делать странам, уже ввергнутым шоковыми реформами в болото, именуемое «слабой институциональной средой рынка», со слабым, пораженным коррупцией государством? Ответы нужны безотлагательно, поскольку в результате реализации либералистских рекомендаций МВФ в России и других странах сложилась и продолжает свое разрушительное действие система, которую сами ее авторы именуют как угодно, но только не рыночной. Ее конкретные характеристики являются одновременно теми самыми вопросами, на которые российские и западные специалисты вынуждены искать ответы.

Основным фактором, способным переломить ситуацию, Джеймс Вульфенсон, президент Всемирного банка, видит эффективное государство, выполняющее роль катализатора, инструмента, стимула и дополнения к частнопредпринимательской и индивидуальной деятельности. Без эффективного государства устойчивое экономическое и социальное развитие невозможно. Вульфенсон предлагает двухступенчатую стратегию действий: на первом этапе государство концентрирует свои усилия и ресурсы на узком круге проблем, которые оно, при всей его немощи, еще может решать; на втором этапе государство должно повысить свои способности через усиление общественных институтов, создание механизмов стимулирования социальной активности и контроля над деятельностью чиновников. Именно государство должно преобразовать слабую институциональную среду в сильную, но для этого оно само должно измениться.

Изменения эти относятся к месту и роли государства в экономике, формам и методам воздействия на нее; государственной политике, проводимой руководством страны в экономической и социальной сферах; влиянию государства на институциональную основу общества и участие в ее формировании.

 

 

 

 

 

 

 

 

2.2. Границы и формы присутствия государства в экономике

Государство, так или иначе, всегда присутствует в экономике, формируя свое экономическое пространство. История человечества не знает примеров, где бы государство не зависело от существующей в стране экономической системы, а экономика - от государства, его социальной (и тем самым экономической) политики. Однако, говоря о государственном вмешательстве в экономику, необходимо поставить вопрос о допустимых пределах этого вмешательства, формах государственного присутствия в экономике страны и соответствующих им методах воздействия на нее.

Одну из таких форм - социализм, рассматриваемый как государственная монополия на все виды экономической деятельности, характеризует проникновение государственного аппарата в область управления экономикой во всех ее отраслях и на всех уровнях, тотальное подчинение последней государственным политическим структурам. Вмешательство государства сопровождается в этом случае всеобщей бюрократизацией управленческой системы, выражающейся в директивных методах планирования, подконтрольности сфер производства и распределения, регламентации поведения и административных способах воздействия на участников экономических процессов - словом, в том, что принято называть командно-административным стилем управления. Государство само определяет что, как и для кого должно производиться. По словам Дж. Бьюкенена (одного из представителей неоинституционализма), «социалистическое государство - это прямой производитель», оно «с помощью разнообразных рычагов и институтов непосредственно обеспечивает производство товаров и услуг, будь это блага (товары) и услуги коллективного пользования или потребляемые индивидуальные товары».

Избрав этот путь, государство вынуждено взрывать существующую структуру социальных отношений, создавать новые социальные институты, разрушать или подстраивать под себя сохранившиеся, навязывая обществу соответствующую идеологию. «Фетишизация контроля, обожествление регулирования и культ ограничений» - три кита социалистической экономики. Принуждение и страх - ее двигатели. Неудачи при осуществлении «безоглядного администрирования» приводят власть имущих к мысли, что вся проблема заключается в недостаточности принуждения, и гайки закручиваются все туже, пока не срывается резьба.

Все другие формы присутствия государства в экономическом пространстве допустимо определить как его участие в рыночных отношениях, прямое и косвенное. При этом прямое участие может быть выражено в наличии государственной собственности, государственного сектора в экономике. Не является чем-то необычным национализация отдельных видов транспорта, предприятий и целых отраслей промышленности, если это обусловлено экономической выгодой, социальными задачами или национальной стратегией в политической, экономической и военной областях. Отметим, что государственная собственность реализуется только там, где необходимо соблюдение интересов всей нации, и только тогда, когда эти задачи не могут быть возложены ни на какой другой социально-экономический институт. «...Государственная собственность имеет свою нишу в экономике. Так, она может быть наиболее эффективной формой организации, когда речь заходит о производстве общественных благ, таких, к примеру, как безопасность страны. Составить контракт всех граждан страны с частными фирмами по обеспечению обороны было бы практически невозможно и он плохо поддавался бы контролю и правовой защите».

Прямое участие государства в экономике не ограничивается его деятельностью в принадлежащем ему секторе. Оно может проявляться в форме экономического партнерства, совладении предприятиями через акционерные общества, а также участии в управлении частной собственностью посредством приобретения контрольного пакета акций. Совершенно естественно, что присутствие государства в лице акционера или управляющего не дает предприятию каких-либо преимуществ перед экономическими соперниками. Рыночная демократия предполагает открытые формы конкуренции.

Прямое участие может носить характер позитивного вмешательства в экономические процессы, если это вмешательство диктуется соответствующими обстоятельствами. Сюда можно отнести государственный заказ, инвестиции и льготное кредитование, безвозмездные ссуды и непосредственное субсидирование нерентабельных, но имеющих социальную или политическую значимость предприятий, проектов и т.д.

Косвенное участие государства в экономике проявляется в различных формах его воздействия на макроэкономические процессы. Эти формы включают в себя выработку национальной экономической стратегии, определение приоритетов и проведение научно-технической политики, координацию действий производителей в масштабе страны, обеспечение правовых основ деятельности экономических субъектов, регулирование кредитно-финансовых отношений, развитие социальной сферы и многое другое. «Государственный сектор в экономике развитых капиталистических стран кажется сравнительно небольшим. Так, в странах Западной Европы он занимает около четверти экономики. Однако государственный сектор проник не только в материальное производство. Он охватывает и непроизводственную сферу, в которой сегодня занято в развитых странах капиталистической Европы более 60 % рабочей силы».

Методы государственного воздействия на экономические процессы так же разнообразны, как и его формы. К ним относятся и экономические рычаги (разумный подход к системе налогообложения, протекционистская таможенная политика и др.), и меры административного характера (контроль над рынком ценных бумаг, регулирование процедур банкротства, государственный арбитраж в конфликтный ситуациях, квоты на импорт и многое другое).

В целом, степень государственного присутствия в экономике, определяемая долей федерального бюджета в валовом внутреннем продукте страны, составляет, например, в Швеции 50%, во Франции - 40% (напомним, что в США она равняется 25%, а в России упала до 10%).

Страны с развитой рыночной экономикой активно используют программирование и индикативное планирование развития национальной экономики. В Англии этим занимается Национальный Совет экономического развития, координирующий программы и прогнозы по основным секторам экономики, разрабатывающий политику ускорения их роста. В Италии с этой же целью создана Национальная комиссия по экономическому программированию, а экономика Франции уже полвека развивается по индикативным планам, и использует все допустимые формы вмешательства в экономику, если они способствуют достижению целей, сформулированных в государственном плане.

Приведенные факты подтверждают мысль о том, что государство не может и не должно устраняться от участия в экономических процессах, и рыночный характер экономики не только не исключает, но прямо подразумевает необходимость государственного присутствия. Везде и всегда государство выступает в качестве координатора, устанавливающего баланс интересов общества и личности, производителя и потребителя, собственника и пользователя, работодателя и работника. Государственное регулирование дополняет, корректирует чисто рыночный механизм. Как образно выразился известный экономист П. Самуэльсон, управлять экономикой в отсутствие того или другого все равно что пытаться аплодировать одной рукой. «Экономика современных индустриально развитых стран отличается важной особенностью - широкой вовлеченностью государства во все стадии воспроизводственного процесса. Называем ли мы ее капитализмом или рыночной экономикой, по сути дела эта смешанная экономическая система, в которой переплелись воедино динамизм капитализма, эффективность рыночного хозяйства и социальная ориентация, носителем которой выступает прежде всего государство». Представители институциональной теории в целом придерживаются принципа: конкуренция - везде, где возможно, регулирование - везде, где необходимо.

2.3. Взаимодействие экономики и политики

Взяв для рассмотрения вопрос взаимодействия политики и экономики (политических и экономических институтов, определяющих структуру общества), нельзя не вспомнить один из постулатов марксизма-ленинизма: «политика - концентрированное выражение экономики, ее обобщение и завершение».

Долгое время основное различие в экономике двух мировых политических систем упрощенно сводилось к характеру собственности на национальные производственные ресурсы, точнее к наличию и масштабам государственного сектора в экономике. Особенность советской социально-экономической модели, определяемой мировоззренческими позициями стоявших у власти радикальных революционеров, заключалась в полной монополизации государством распределительных функций, абсолютном отрицании товарных форм отношений. «В обществе, основанном на началах коллективизма, на общем владении средствами производства, производители не обменивают своих продуктов; столь же мало труд, затраченный на производство продуктов, проявляется здесь как стоимость этих продуктов...».

Там, где нет обмена стоимости на стоимость, нет и рынка труда и капитала. Нетоварное распределение неизбежно приводит к нетоварному производству, лишенному прямой заинтересованности производителя в результатах труда, исключающему из процесса труда элемент состязательности и личной инициативы. Совершенно логичным с этой точки зрения выглядит следующий шаг политического руководства - огосударствление производственной сферы и введение в ней государственной дисциплины в качестве стимула к труду.

Негативные тенденции, изначально заложенные в данной социально-экономической модели и развивавшиеся все последующие десятилетия, кроются не столько в самом факте установления государственной собственности на средства производства, сколько в монополизации бюрократическим механизмом всех функций (полномочий) управления ею и распоряжения производимой продукций. Следствием явилась всеобщая пролетаризация населения, полное отчуждение его от владения и оперативного управления государственной (общенародной) собственностью, гарантирующим причастность человека к свободному творческому труду (еще один лозунг социализма).

Таким образом, взяв на вооружение тезис об опережающем развитии политической надстройки общества и необходимости создания ею новой экономики, марксисты-практики опровергли, вернее, отвергли собственный, приведенный выше, постулат, перестроив экономику страны в соответствии со своими философскими и политическими взглядами, «под себя».

В таком симбиозе политических и экономических структур политика, бесспорно, является выражением ею же созданной экономики, но, одновременно, и ее заложницей. Тупик государственной экономики является одновременно и тупиком партийно-государственной политической системы. Экономический же тупик обусловлен не государственной собственностью на производственные ресурсы, а вторжением политической воли и административных методов управления в сферу действия экономических законов.

Что касается так называемой «западной» модели экономики, рассматриваемой в целом, без учета национальных и региональных особенностей, то ее в первую очередь характеризует не приверженность к одной («частной») форме собственности, а экономический либерализм, как признание права на существование всех ее разновидностей, а также любых видов экономической деятельности, не подпадающих под законодательные запреты.

Взаимодействие экономики и политики происходит на уровне выработки и проведения правительственного курса, обязанного учесть как интересы экономики с точки зрения ее внутреннего развития, так и интересы общества в целом. Ни монархия, ни республика, ни авторитарный (диктаторский) режим, ни тем более демократический не разрушают базовых принципов рынка и существующих социально-экономических институтов. К власти, как правило, приходят (демократическим или иным путем) те силы, которые способны наиболее эффективно эксплуатировать национальный экономический потенциал.

Таким образом, суть экономических разногласий, лежавших в основе двух идеологий и долгое время деливших мир на две политические системы, основывалась не столько на предпочтении той или иной формы собственности, сколько на признании или непризнании относительной независимости экономики и политики, возможности экономической самостоятельности производителя, существования рынка и подчинения его экономическим законам.

Однако роль управляющего (политического) начала резко возрастает в моменты социально-экономических катаклизмов (войны, революции, стихийные бедствия и экономические кризисы), когда помимо собственно организующего механизма (государства) обществу необходима политическая сила, способная придать целенаправленность его действиям. Достаточно вспомнить «красногвардейскую атаку на капитал» в России 1918 года, «новый курс» Рузвельта в США 30-х годов или экономический эксперимент генерала Пиночета в Чили в 70-е годы, чтобы признать за политическими институтами возможность в определенных ситуациях ускорить, затормозить, изменить и даже на какое-то время приостановить естественное развитие событий, в том числе и в сфере экономики.

Сказанное актуально и для периода реформ, переходного состояния, в котором находился СССР в начале 90-х гг. Одна из политических сил (консерваторы) пыталась вернуть страну в ту крайность, из которой она только начала выходить; другая политическая сила (реформаторы), руководствуясь умозрительными схемами, толкнула ее в другую крайность. «...Вместо тщательно продуманных, поэтапных, шаг за шагом, реформ...», команда реформаторов. по словам Р. И. Хасбулатова, «лихо и бездумно рванула эту махину в рынок». При этом выбор курса, как считает доктор экономических наук В. Т. Рязанов, исходил не столько из экономической необходимости, сколько «из политических и идеологических установок новых правящих сил», избравших для страны именно этот способ экономического переустройства.

Подходя к рассмотрению условий формирования институциональной среды в обществе, закладывающем основы рыночной экономики и демократической системы управления, нельзя обойтись без краткой характеристики утвердившегося в России политического режима и проводимой им внутренней политики, во многом определяющих направленность общественного развития.

Приход реформаторов к власти в 1991 году, как и все дальнейшие события, объяснялся необходимостью продолжения и ускорения оказавшихся под угрозой политических и экономических реформ, от которых, как утверждалось, зависело благополучие населения. Однако «экономика в 1991 году стала заложницей политических процессов... . Политические перемены были столь стремительны и важны, что об экономике наши лидеры вспоминали каждый раз во вторую очередь». Экономические концепции и модели для нового политического руководства были областью плохо знакомой и мало интересующей. Характерно в этом смысле заявление Б. Ельцина, сделанное им в обстановке уже начавшейся фактически приватизации (октябрь 1992 г.): «Ни к какому капитализму мы Россию не ведем».

Основное внимание было направлено на собственно политическую деятельность - реорганизацию государственных структур, установление иерархии их отношений, прерогатив и властных полномочий государственных деятелей и чиновников. В ходе политических баталий была забыта цель политики, заявленная в 1991 году - развитие демократических взаимоотношений между властью и обществом. Традиционное «понимание демократии как всенародных выборов хорошего царя», а власти - как господства над обществом, привели к тому, что «борьба за власть стала основным, а в настоящее время единственным содержанием российской политики, ибо победитель получает все».

Режим, при котором решения государственного масштаба принимаются единолично (или узким кругом лиц, близких к власти) и навязываются представительному органу (либо выносятся в обход его) принято определять как авторитарный. В самом факте формирования в России, с ее автократическими традициями, режима личной власти нет ничего необычного. Более того, по мнению многих политологов, в обществе, переходящем от тоталитаризма к демократии, такой этап закономерен и даже необходим.

Сравнительно недавно стал теоретически осмысливаться тот факт, что в мировой истории встречается множество примеров сосуществования жестких политических режимов и рынка. Более того, немало успешных рыночных реформ осуществлено именно авторитарными режимами, и характерный современный пример тому - Китай. На китайский, а также на опыт других стран Азии указывает Нобелевский лауреат по экономике, представитель неоинституционализма Лоуренс Клей, приходящий к выводу о теоретической и практической несостоятельности утверждений о том, что экономические (переход к рынку) и политические (развитие демократии) реформы неразрывно связаны друг с другом и должны проводиться одновременно.

Из сказанного вовсе не следует, что деспотический строй - наилучшая система для рыночных реформ. Но это означает, что успешные реформы способна проводить только сильная власть, т.е. такая власть, которая может реализовать принимаемые ею законы и распоряжения. Лучше всего, если это сильная демократия, ориентированная на национальные интересы. Но слабая государственная власть - как авторитарная, так и демократическая - могила эффективного рынка.

Поэтому «просвещенный» авторитаризм не стал бы помехой ни экономическим реформам, ни институциональному становлению общества - если бы содержал в себе факторы государственной консолидации, интеграции элементов экономики и социальной стабильности.

К сожалению, государственная стратегия российского руководства в экономической и социальной сферах основывалась, по выражению многих специалистов, на «мифах» - о ненужности системы государственного регулирования экономики и о «невидимой руке рынка», способной решить все проблемы, причем и исполнительная, и законодательная власти оказались в этих вопросах едины.

«Главный порок авторитарного государственного устройства - в том, что это есть политическая система экстремальных действий и удержания власти...». Передав управление страной в руки доверенных лиц, режим сосредотачивается на решении этой, главной для себя, задачи и, говоря словами В. О. Ключевского об Иване Грозном, сильнее действует «на нервы и воображение своих современников, чем на современный ему государственный порядок», контролируя лишь то пространство, где слышна его речь; «за пределами же этого пространства управляли знать и дьячество...».

«Знать и дьячество» в данном контексте - бывший партийно-хозяйственный актив («орден крепких хозяйственников», по выражению публициста М. Соколова), тесно сплетенный с государственным чиновничеством системой ротации кадров. Еще в 80-е гг., под лозунгом децентрализации управления экономикой и придания предприятиям большей самостоятельности, ее инфраструктура постепенно выводилась из-под контроля государства - министерства становились концернами, госснабы - биржами, а спецбанки трансформировались в «коммерческие». Соответственно, крупные хозяйственные руководители и государственные чиновники становились президентами и управляющими, сосредоточив в своих руках нити управления целыми отраслями экономики, в первую очередь добывающими.

Таким образом закладывались основы будущей финансово-промышленной олигархии, и «либерально-капиталистическая революция», по определению В. Т. Рязанова, исходила не столько из определенной модели экономического развития, сколько из желания реформаторов легализовать и юридически оформить реально идущие процессы. «Кристаллизация эффективного частного собственника»(А. Чубайс) вылилась в кристаллизацию крупной частной собственности, эффективность которой иллюстрирует социально-экономическая ситуация в стране.

Процесс демонтажа государственной экономической системы и дробления государственной собственности сопровождался делением некогда единого ордена партийно-государственных чиновников и хозяйственных руководителей на кланы - отраслевые и территориальные. Вакуум федеральной власти заполнили собой региональные лидеры, участвующие в деятельности кланов или пытающиеся ее контролировать.

Тем не менее - и в этом специфичность российской действительности - сращение различных видов бизнеса с государственными и политическими структурами осталось необычайно высоким, приняв лишь другие, соответствующие обстановке формы.

С одной стороны, политический режим, выведя государство из макроэкономики, вынужден опираться на людей, занявших ключевые позиции в промышленной и финансовой сферах - назначая их на государственные должности и поручая управление оставшейся государственной собственностью. Если вспомнить, кто занял эти ключевые позиции, становится понятным определение «номенклатурный капитализм», используемое публицистами. Представители капитала, в свою очередь, не уклоняются от государственной деятельности. «Российские олигархи богатеют на особом механизме - контроле за государственной собственностью». В итоге появляются «уполномоченные банки», «спецэкспортеры», государственные субсидии и налоговые льготы отдельным предприятиям и отраслям промышленности и т.д.

С другой стороны, «бизнес в России по-прежнему очень боится власти. И боится по самой прозаичной причине - весь экономический курс страны до сих пор зависит от личной воли главы государства, его способности подбирать кадры на ключевые посты в правительстве, а не четкого набора неукоснительно выполняемых законов». Отсюда - попытки проникновения кланов и группировок в политическую среду и государственные структуры, лоббизм и коррупция различных видов и оттенков, «капитализм по блату».

«Сосредоточив внимание на макроэкономической политике на высоком уровне, МВФ и правительство США абсолютно не понимали специфических реалий российской экономики», которые, по мнению институционалиста У. Льюиса, директора Института Маккинси (США), заключаются в «микровмешательстве» правительства в экономку, «уникальном манипулировании» им отдельными предприятиями и компаниями. «Специфические реалии» российской экономики, скорее всего, так и остались непонятыми, поскольку правительство в гораздо меньшей степени манипулирует компаниями, чем их представители манипулируют государственным органами и службами.

Понять механизм реального взаимодействия экономики и политики в ходе российских реформ помогают некоторые институциональные концепции. Так, американский экономист Мансур Олсон известен как автор теории групп и организаций. Тоталитарный строй Олсон предлагает описывать как систему насильственной власти, «оседлого бандита» с «всеохватывающим интересом». Этот интерес заключается в максимальном увеличении производства с целью получения возможно большей дани в длительной перспективе. Система функционирует до тех пор, пока члены большой «банды» - разнообразные чиновники - соревнуются друг с другом в деле расширения производства и сбора дани.

Однако с течением времени они осознают, что подобное соревнование не в их частных интересах. Они устанавливают между собой «горизонтальные» групповые связи, чтобы совместно саботировать приказы диктатора, дезинформировать его, утаивать часть дани в свою пользу. Страна покрывается сетью коррумпированных группировок, неформальных лоббистских организаций, которые парализуют функционирование «большой» государственной организации. Рост производства и, соответственно, его эффективность падают и экономика начинает разваливаться.

Этот сценарий, по мнению Олсона, и разворачивался в течении длительного периода в странах Восточной Европы и СССР. Устранение в этих странах диктаторов и их «больших организаций» не ликвидировало многочисленные «малые организации» коррупционеров и лоббистов. Наоборот, они получили свободу действий, размножились и усилились. Результатом их активной деятельности и явились глубокий кризис и распад. В послевоенных Германии и Японии оккупационные власти уничтожили не только тоталитарный «центр», но и все локальные монополистические и лоббистские структуры и тем самым открыли путь «экономическому чуду». Теория Олсона подкрепляет практический вывод о том, что России нужна не всякая демократия, а только такая, которая противостояла бы «узконаправленным интересам», а не находилась под контролем последних.

Тем не менее, теория организаций Олсона не дает ответа на вопрос, какова должна быть институциональная структура демократии, как преодолеть «клановость» в России и в какой мере сама эта клановость обусловлена либералистскими методами шоковой терапии.

За многоаспектный, системный подход к проблемам экономической трансформации выступают представители французского институционализма - «регуляционизма». Робер Буайе достаточно остро критикует однофакторную методологию нового институционализма, стремление последнего объяснять формирование совокупности жизнеспособных институтов на основе «естественного отбора» по критерию экономической эффективности. Сторонники теории регуляции рассматривают институты не как производные от интересов «атомизированного» индивида, а как конкретные проявления единого целого - способа производства.

По мнению Буайе, это объясняет, почему в период перехода от одного способа производства к другому критерий экономической эффективности не может быть преобладающим. «В той мере, в какой институты являются элементом общественных связей и играют координирующую роль, задача повышения экономической эффективности стоит для них на втором плане. В этом и состоит главная мысль теории регуляции: происхождение институциональных форм связано с драматическими эпизодами истории, структурными кризисами, войнами, открытыми столкновениями между классами или социальными группами. И только позже каждой институциональной форме приходится доказывать свою совместимость с задачами экономического воспроизводства в течении более или менее длительного периода».

Тезис Р. Буайе о неизбежной катастрофичности смены способов производства (системы институтов), возможно, недостаточно обоснован. В то же время другое положение теории регуляции - о системной связи общественных институтов - представляется продуктивным, и из него делается ряд вполне реалистичных практических выводов. Один из них состоит в том, что рынок не может возникнуть спонтанно. Этому препятствует неравенство доступа к ресурсам, информации, власти - все то, что ведет к монополизации и спекуляции.

В отличие от Олсона и некоторых других теоретиков нового институционализма «регуляционисты» не считают, что наиболее вероятное развитие событий в России - расширение демократии. Наоборот, наиболее вероятно усиление авторитарности. Французский институционалист Иван Самсон обосновывает такое мнение тем, что «основные очаги сопротивления рынку находятся в России за пределами производственной системы...Напротив, они близки к власти как центральной, так и региональной». Поэтому «Россия сегодня имеет монетарную экономику с наемным трудом», которая «еще не является рыночной экономикой», а только лишь экономикой «с финансовой олигархией».

Современная модернизация «сверху» «увязла» в олигархических интересах. Наилучшим был бы демократический вариант, требующий прихода к власти новых людей, и тогда, впервые в своей истории, российское общество возможно смогло бы «модернизироваться «снизу». Но такой сценарий развития событий представляется Самсону маловероятным.

2.4. Формирование и роль институциональной среды

«Общественные институты развиваются, и те из них, которые сохраняются и процветают, не обязательно являются «лучшими» с точки зрения людей, живущих в их условиях».

Процесс развития, понимаемый как усложнение структуры явления и качественное изменение составляющих это явление элементов, применительно к обществу выражается в преобразованиях его институциональной среды.

Под институциональной средой подразумеваются законодательная база государства, создаваемые на ее основе «капиталистические», «социалистические» или иные институциональные структуры (организации, ассоциации), а также определяемые последними социальные механизмы (в политике - выборы, в экономике - рынок). Социально-экономические и политические институты обусловливают роль индивида в обществе (наемный работник, собственник, чиновник, политик), вводят его действия в приемлемые для общества рамки и, в определенной степени, влияют на выбор решений. Однако - и это одно из обязательных условий прогресса - человек принимает решения, руководствуясь внутренними, индивидуальными мотивами, источником которых являются особенности его личности.

Сам факт наличия гражданского, т.е. способного к самоорганизации общества предполагает, что любая возникающая необходимость его структурного преобразования будет сочетаться с экономической целесообразностью и политическими возможностями, а процессы изменений не выйдут из русла эволюции, взаимной трансформации всех элементов общественной жизни. Попытки насильственной реорганизации социальной структуры (социальная революция) «сверху» или «снизу», ведущие, как известно, к полной реконструкции экономической и политической систем, бессмысленны, поскольку гражданское общество либо находит в себе силы отвергнуть навязываемые ему институты, либо исчезает как гражданское общество, превращаясь в массу организованного населения.

В этом смысле ситуация в России, как и в некоторых других странах бывшего социалистического лагеря, представляет собой попытку возрождения гражданского общества с присущими ему институтами там, где оно отсутствовало долгое время. В соответствии с этой целью государство присваивает себе функции, детерминирующие социальные процессы, включая сюда возможность заимствования образцов и моделей, а также опережающих акций.

Коснувшись в предыдущем параграфе политических и экономических препятствий этим процессам, остановимся на проблемах формирования институциональной среды, реалиях и перспективах ее развития.

При проведении реформ часто не учитывается, что принятие законов и норм само по себе не решает проблемы организации новой социально-экономической системы. Суть дела в том, что экономические институты, обуславливающие эффективность системы, включают в себя, помимо формального права, большое количество неформальных правил, обычаев и традиций. Накопленный опыт реформ показывает, что поведение экономических субъектов формируется исходя из личных и групповых интересов, сложившихся порядков, национальных особенностей деловых отношений, адаптируясь к проводимой властными органами реформаторской деятельности и новой законодательно-нормативной базе. И далеко не всегда законодательные компоненты могут занять главенствующее место.

Поэтому, рассматривая условия формирования институциональной среды в конкретной ситуации, необходимо учитывать не только существующие социально-экономические и политические обстоятельства, но и предшествующий период развития общества, его историю, традиции, психологию и отличительные свойства общественного самосознания, определяемые понятием менталитет.

К особенностям российского менталитета принято относить недоверие к частной собственности; веру в изначальное равенство людей (и соответствующую неприязнь к «выскочкам»); нелюбовь к государству и в то же время воспитанное веками признание его доминирующей роли в общественной жизни.

Короткий период формирования гражданственности на рубеже двух веков не успел поколебать эти фундаментальные основы миропонимания, а дальнейшие события лишь укрепили их.

Патерналистский дух социальной дисциплины, приниженность человека перед лицом государственной машины в немалой степени способствовали восприятию социализма как государственности, социальности (общности) как организации, основанной на вертикальных отношениях подчиненности, а не как ассоциации, скрепляемой горизонтальными связями между равноправными ячейками общества. Принятие тоталитарного режима было реакцией на безвластие народа, не имевшего традиций самоуправления, измерявшего свой демократический опыт периодом «древнего Новгорода да половиной семнадцатого года».

Само государство в такой ситуации не может существовать иначе как в специальной, производной от его основной идеи, форме (государственный социализм). Оно заполняет собой все сферы общественной жизни, стремясь отождествить себя с обществом, и в то же время постоянно корректируя его действия в нужном направлении. «Верховная власть не стеснена более в своих действиях и без особого труда разрушает или подчиняет себе промежуточные структуры - профсоюзы, партии, творческие объединения - короче, все институты гражданского общества».

По существу, гражданское общество как «система самодеятельных и независимых общественных институтов и инициатив» (Шейнис В. Л.) просто не существует, как не существует и политического общества, т.е. политически активного слоя граждан, принимающих участие в формировании органов власти.

Приоритет общественного (государственного) над частным, индивидуальным, подавление второго первым формирует как саму социальную структуру, так и личность, теряющую ощущение своей отдельности от других (самоидентичность), а также инициативу и чувство личной ответственности. Причастность к успехам коллектива (государства) воспринимается как личный успех индивида, и даже компенсирует его униженное положение. Только этим, считает З. Фрейд, можно объяснить, «почему столь многие культуры, несмотря на оправданную враждебность к ним больших человеческих масс, продержались столь долгое время».

Конформизм, как стремление к слиянию с группой, осознание себя частицей целого, известный психиатр Э. Фромм назвал в одноименной книге «бегством от свободы». Суррогатом свободы, позволяющим личности хотя бы отчасти реализовать себя, являются власть и социальный статус, определяющий ее объем: «количество принадлежащей человеку власти служит... единственной мерой его достоинства».

Стереотипы тоталитарной эпохи были, и во многом еще остаются, доминирующими в основах общественного сознания: взглядах на социальное устройство, место в нем индивида, роль государства и общественных институтов.

Реформы 90-х гг. были, как уже подчеркивалось, ориентированы на вывод государства из сферы экономической деятельности, и в этом смысле они удались. Но широкомасштабная приватизация не привела к желаемому результату - росту эффективности экономики. Российские реформаторы руководствовались монетаристской теорией и опытом достаточно успешных консервативно-либеральных преобразований, проводившихся Р. Рейганом в США и М. Тэтчер в Великобритании. Однако либеральное экономико-политическое направление в названных и других западных странах опиралось на многолетние, твердо закрепленные на уровне национального сознания социально-экономические институты, определяющие специфическую модель экономического поведения и берущие свои истоки в индивидуалистическом мировосприятии. Поэтому либеральные реформы, проведенные в 80-х годах в ведущих западных странах, вполне соответствовали устоявшимся неформальным институтам и были приняты обществом. Хотя иногда их называли консервативными революциями, они вовсе не ломали сложившиеся нормы, устои и традиции и носили скоре характер ускоренной эволюции. С позиций эволюционно-институциональной экономической теории неудачи российских реформ были во многом обусловлены именно несоответствием их направленности сложившейся системе институтов, всегда базировавшихся на идее государственности и общепринятом коллективистском мировосприятии. Нельзя сбрасывать со счетов и сильные «евразийские» традиции российского общества, основывающиеся на большей, чем в западных демократиях, роли отдельных личностей во властных структурах и уважении к сильной, пусть даже жестокой, власти.

Признание недостаточности предпосылок для эволюционного развития институтов рынка в России, совмещенное с желанием создать цивилизованный рынок в исторически короткие сроки, приняло форму «телеологической стратегии рыночных реформ». В отличие от генетического подхода к реформам, основанного на учете существующих в обществе норм, тенденций их развития и ограничений, телеологический подход принимает за точку отсчета желаемую ситуацию, в нашем случае, - цивилизованный рынок, понимаемый как совокупность формальных рыночных институтов. Желаемая ситуация проецируется на общество, при этом существующие тенденции в его развитии отходят на второй план. Моделью для желаемой ситуации могут служить как представления об идеальном обществе «просвещенного монарха», так и хорошо зарекомендовавшие себя в других странах экономические, политические и социальные институты.

Телеологические (т.е. целенаправленные) реформы могут принимать различные формы. Во-первых, институты могут строиться в соответствии с некоей идеальной моделью, то есть они напрямую переносятся из теоретической модели на практику, как это происходило с рыночными институтами в Англии ХIХ века или с институтами коммунистического общества в России 1917-1918 гг. Во-вторых, институты могут создаваться по модели ранее существовавших в данном обществе образцов, которые исчезли в ходе исторической эволюции. В-третьих, институты могут переноситься из других стран. В этом случае речь идет об импорте институтов, по аналогии с импортом товаров, импортом капитала.

Если в случае эволюции неформальных норм главная трудность заключается в реформировании на их основе формальных правил, то в случае импорта институтов, наоборот, изменение формальных правил - наиболее быстрый и легкий этап. Достаточно определить круг институтов, которые предполагается импортировать, и ознакомиться с лежащими в их основе писаными правилами. Таким образом, например, были закреплены в конституциях самых различных стран принципы «Декларации прав человека», первоначально сформулированные в период Великой французской революции. Позднее таким же образом воспроизводились в других странах нормы американской конституции. То же самое верно и в отношении рыночных институтов.

В истории России можно найти множество примеров импорта институтов: начиная от насильственного внедрения христианства, точнее насильственного принуждения к исполнению формальных обрядов, до реформ эпохи Петра I. Реформы Петра I интересны как первая попытка комплексной институциональной трансформации российского общества по западноевропейским стандартам: делая вывод об отсталости существующих норм, он попытался их заменить доказавшими свою эффективность в европейских странах формальными правилами. Причем речь шла именно о насаждении «сверху» новых формальных правил, что означало лишение имевшихся неформальных норм каких-либо перспектив легализации.

«Рыночные» реформы 90-х годов во многом основывались как раз на стратегии импорта институтов. Главным образом это связано с упомянутым противоречием между недостаточностью существующих институциональных предпосылок рынка и потребностью поскорее найти замену оказавшимся в некотором смысле несостоятельными институтам плановой экономики. Вследствие этого пришлось отказаться от предложений положиться на обычное право, например, при проведении приватизации. Быстрая приватизация и перераспределение прав собственности в ущерб их бывшим неформальным владельцам (министерствам-«конторам», руководителям предприятий) отражала стремление перейти к эффективной по западным стандартам системе прав собственности.

Для достижения этих целей было решено «взрывным образом активизировать формирование рыночных отношений» путем выведения государства из экономики, либерализации цен, а также «разгосударствления» национального имущества.

В результате отстранения государства от участия в экономических процессах и «шокового варианта» смены собственника «оказался запущенным механизм саморазрушения экономики» - дезинтеграция производства, разрыв хозяйственных связей и связей управления. Падение производства в 1991-92 гг. достигло 40 %, что эквивалентно показателям мирового экономического кризиса 1929-33 гг. Тотальное открытие рынка в российских условиях привело к экономическому хаосу.

Либерализация цен и их рост в сотни раз вызвали мгновенное обесценивание денежных вкладов населения - фактически состоялась денежная реформа конфискационного типа, а непрекращающаяся в течение десятилетия инфляция снизила реальные доходы работающих граждан до 40 % в сравнении с началом 90-х гг.

Параллельно официальным мероприятиям, состоявшим в «дроблении» государственной собственности, шел скрытый процесс консолидации ее осколков в руках ограниченного круга лиц. К 1998 году, когда в частную собственность перешло более 60% экономики, в числе собственников оказалось всего 2-3 процента населения.

Произошел колоссальный по масштабам и степени несправедливости раздел национального имущества. в оценках которого сходятся и отечественные, и западные комментаторы: «расхищение государственного имущества в особо крупных размерах и в особо циничных формах»; «мошенническая операция государства»; «разграбление имущества советского государства под предлогом и под именем реформ».

Парадоксальность ситуации заключается в том, что под лозунгом рыночных реформ фактически происходило «разрушение важнейших элементов рынка». Его основа - «эффективный собственник, средний класс», под которым подразумевается слой экономически активных и независимых от государства граждан, умер, не родившись. Обязательные для рыночной экономики условия - частная собственность и свободная конкуренция - явились в совершенно искаженном виде: собственность стала привилегией немногих, а конкуренцию заменила борьба за влияние на этажах власти и криминальные разборки, в результате чего до трети собственности в России ежегодно переходит из рук в руки. Вполне естественно, что такая собственность лишена необходимой легитимности и в глазах общества, и в глазах самих собственников, торопящихся трансформировать добытое в валюту. Руководит ими, что так же естественно, не стратегия экономического развития, а «идеология спекулянтского хапка с последующим вывозом капитала за границу». Перенос «идеологии рыночного фундаментализма» на неподготовленную российскую почву и неконтролируемое распространение «рыночных ценностей» породили, по словам Дж. Сороса, «капитализм без законов», «разбойничий капитализм», в котором «совсем не обязательно соблюдать моральные принципы».

В подобной обстановке самозарождающиеся социальные структуры рискуют приобрести антигосударственный, антиобщественный и антиличностный характер, то есть попросту криминализироваться.

Между тем, с точки зрения современного институционализма, по мере усложнения производственных процессов и неизбежных при этом все большей дифференциации и специализации производства роль социально-экономических институтов как правил взаимоувязки различных отраслей в единый экономический механизм неизбежно возрастает. Роль социально-экономических институтов в обществе заключается также в уменьшении неопределенности путем установления устойчивой системы взаимоотношений между людьми.

Например, в дореволюционной России заключение сделки с купцом определенной гильдии было достаточно надежным делом, поскольку принадлежность к гильдии означала, что выполнение контракта с ним гарантируется не только писаным правом, но и традициями и правилами данной гильдии, нарушение которых приведет к остракизму и вытекающим из этого материальным потерям. В настоящее время отсутствие должного институционального обеспечения сделки, слабость контроля за выполнением законов, несоблюдение кодексов чести, правил поведения требуют от предпринимателя проведения специального изучения контрагента. Нужно собрать материалы о его предыдущей деятельности, состоянии бизнеса, возможностях в определенные сроки произвести оплату по контракту, застраховать сделку или принять специальные меры, которые в неблагоприятном случае принудили бы партнера к выполнению принятых обязательств. Затраты н все эти довольно дорогие мероприятия получили у сторонников новой институциональной школы (неонституционалистов) наименование «трансакционные издержки». Удельный вес таких издержек в современном мире очень велик, а в современной России, по мнению отечественных экспертов, принимает огромные размеры. Эффективность институционального строительства в реформируемом обществе во многом определяется тем, насколько новые институты способны уменьшить трансакционные издержки.

Возникает вопрос - можно ли в действительности подменить развитие неформальных правил навязыванием обществу пусть и потенциально более эффективных, но появившихся в рамках иной институциональной системы формальных правил? Ведь контрреформы, начавшиеся после Петра I, оставили только те из институциональных нововведений, которые смогли ужиться с прежним укладом. В таких случаях всегда присутствует возможность рассогласования между требованиями неформальных норм и требованиями навязанных сверху новых узаконенных правил. Гарантией против этого рассогласования является только тоталитарное государство, сохраняющее за собой право вмешиваться в любой аспект обыденной и частной жизни людей.

После формального закрепления новых правил возможны два варианта развития событий. Первый реализуется в том, случае, если новые правила не противоречат преобладающим в обществе неформальным нормам. Другими словами, в обществе существуют предпосылки для эволюции институтов в желательном направлении, но в силу различных обстоятельств эта эволюция тормозится и появляется необходимость ускорить естественный процесс. Второй вариант развития событий возникает тогда, когда новые правила противоречат требованиям существующих неформальных норм, и особенно в тех случаях, когда, при отсутствии государственного или других регулирующих механизмов, эти неформальные нормы проникают в повседневную жизнь человека, становятся определяющими в его поведении.

Рассогласование между неформальными нормами и формальными правилами приводит к двусмысленному положению, когда никому не выгодно следовать предписаниям потенциально более эффективных формальных правил. Причем, чем больше степень рассогласования, тем сильнее люди стремятся игнорировать навязанные сверху правила (А. Олейник выделяет в связи с этим, помимо других, особый вид издержек - издержки рассогласования институтов). Сосуществование двух различных нормативных систем приводит к ситуации, когда человек, с одной стороны, вынужден в определенных случаях демонстрировать свою приверженность формальным правилам, а с другой - в повседневной жизни следовать неформальным нормам. Отсюда проблема «двоемыслия», то есть «публичной демонстрации приверженности к принятым в обществе идеалам и нормам, которые могут не соответствовать внутренним убеждениям индивидов и даже вступать в противоречие с их реальным поведением».

Очень важно ликвидировать эту систему двойной морали, всячески поощряя и законодательно закрепляя деятельность отраслевых ассоциаций, обществ и партнерств, определяющих правила и кодексы поведения своих членов в определенных областях, наподобие НАУФОР (операции на рынке акций), АУВЕР (операции с векселями), отраслевых третейских судов, территориальных земских организаций и других общественных институтов. Следует отрегулировать совместную деятельность общественных и государственных, в частности налоговых, ведомств. Несомненно, что общество поддержит достаточно жесткие меры государственных органов по отношению к нарушителям институциональных ограничений, если последние будут соответствовать моральным нормам народа и его историческим традициям. При этом необходима и широкомасштабная государственная программа идеологической поддержки таких мероприятий.

Функцию формальных институтов при втором варианте развития событий берут на себя неформальные (или мафиозные) структуры, которые ориентируются не на закон, а на неформальные нормы. Например, мафия обеспечивает доверие в тех сделках, в которых необходимое доверие не может быть обеспечено ни фактом личного знакомства участников, ни государством. Мафиозные структуры выполняют также третейские функции при возникновении конфликтов, защищают зафиксированные неформальным образом права собственности, предотвращают опасности, исходящие от «неорганизованных» криминальных элементов.

При этом следует заметить, что мафия в сложившейся, стабильной структуре социальных и экономических отношений - это, как правило, организованная преступная группа, тесно связанная с коррумпированными элементами в системе государственной власти, которые обеспечивают ее защищенность. Сочетая нелегальные виды бизнеса с легальными, мафия предпочитает использовать «цивилизованные», хотя и незаконные методы реализации своих интересов - собственно коррупцию государственных служащих и политических деятелей, практикующих «извлечение противоправного дохода путем эксплуатации соответствующего должностного положения» (М. Кодд, начальник отдела ФБР по борьбе с коррупцией), и ее более завуалированную форму - лоббизм, определяемый специалистом в этой области как создание в государственных и общественных структурах благоприятных и предсказуемых условий для заинтересованных компаний.[100]

Однако «джентльменские приемы» перераспределения доходов и собственности в России не утвердились окончательно даже в высших кругах политической и экономической власти, нарушаясь то и дело откровенной уголовщиной. Преступная организованность, как иногда квалифицируют мафию, - тень организованного общества. В обстановке же ослабления государственных механизмов, правовой и административной беззащитности предпринимателя, многие социальные институты, в том числе и криминальные. эволюционируют от своих первичных, зачаточных форм.

Организованная преступность, в частности рэкет, следует путем, пройденным Европой в VIII - XII веках, когда вырабатывались условия взаимовыгодных отношений между купцами (собственниками) и феодалами (грабителями). Основным условием получения регулярного платежа (дани, налога) становится гарантия от постороннего насилия, обязательство быть сильнее других разбойников и готовность довольствоваться оговоренной платой.[101] Постепенно бандитизм легализуется в общественном сознании, запускает приобретенные капиталы в официальный оборот и начинает претендовать на достойное место в социальной и государственной иерархии.

Существуют ли возможности для снижения издержек перехода к рыночной экономике, возможности для перехода институциональных реформ от развития по второму сценарию к развитию по первому сценарию? Один из вариантов, самый легкий, заключается в поиске новых стран - институциональных экспортеров. Хотя на сегодняшний день основным экспортером выступают США, западноевропейский опыт (гораздо более близких нам по менталитету и историческим традициям стран, в отличие от постоянно догоняемых нами и сформировавшихся под воздействием своеобразного индивидуалистического мировосприятия колонистов и эмигрантов США) возможно более полезен для развития России, так что стоит внимательней приглядеться, например, к французской и германской институциональным системам. Не исключено, что существующие в этих странах институты окажутся более соответствующими неформальным нормам, господствующим в России. Впрочем, успех простого импорта институтов, как бы умело эти институты ни были подобраны, весьма сомнителен. Институциональные реформы, особенно если они направлены на создание национальной модели рынка, должны включать в себя нечто большее, чем просто умелый подбор институтов для импорта.

Существует и другой вариант институциональных реформ, который заключается в попытках изменения с помощью реформирования формальных институтов самих неформальных норм. Идея состоит не в том, чтобы с помощью новых формальных институтов сразу получить эффективный рынок, а в том, чтобы внести изменения в эволюцию формальных институтов, допустить возможность влиять на неформальные нормы изменением формальных правил.[102] Этот сценарий институциональных реформ является самым сложным и длительным, хотя и не требует столько издержек, сколько требуется в случае рассогласования институтов. Представители институционально-эволюционного подхода в целом придерживаются мнения, что необходимо постепенно, методом проб и ошибок, так изменять легальные институты, чтобы развить потенциал существующих квазирыночных норм в направлении сближения с рыночным соглашением. И тогда, по истечении определенного периода времени, можно будет непосредственно приступить к легализации неформальных норм. Такая стратегия институциональных реформ кажется наиболее перспективной. Если же подобные реформы осуществлять при участии государства, они, несомненно, будут способствовать созданию условий для устойчивого развития экономики и общества в целом.

Один из основателей учения о международной макроэкономике, поддерживающий институционально-эволюционный подход к исследованию общества, нобелевский лауреат Роберт Манделл оценил российские перспективы следующими словами: «Я думаю, что никто не представляет себе, сколько времени может уйти на построение институтов капитализма, которые на Западе формировались естественным образом и притом в течении многих лет. Ведь память о тех временах, когда рынок был естественной средой обитания, давно утрачена». Однако развитие российской экономики, по его мнению, «это проблема экономической организации, создания институтов, - словом, всего того, чего здесь не было в течение целых десятилетий».[103]

 

 

Заключение

В институциональной теории термин «эволюция» понимается как процесс изменения институтов и не содержит оценочного суждения о быстроте или постепенности этих изменений.[104] Выбор того или иного подхода к изменениям в экономической и политической практике определяется конкретными социально-экономическими условиями. Признание зависимости от прошлого как преобладающего типа эволюции сочетается с вниманием и интересом к многочисленным проявлениям действия эволюционных механизмов, которые укрепляют остановившиеся в своем развитии институты и тем самым подталкивают общество к решительным социально-экономическим изменениям. К необходимости учитывать конкретную обстановку приводит и тезис о взаимосвязи экономических институтов со всей совокупностью социокультурных институтов: хотя глубокое изменение первых требует соответствующего изменения социокультурной среды, существует угроза, что ее инертность поглотит реформы в экономической сфере.

«Институты связывают прошлое с настоящим и будущим, так что история становится процессом преимущественно инкрементного развития, а функционирование экономических систем на протяжении длительных исторических периодов становится понятным только как часть разворачивающегося институционального процесса. Институты также являются ключом к пониманию взаимоотношений между обществом и экономикой и влиянию этих взаимоотношений на экономический рост (или стагнацию и упадок)».[105]

Можно добавить, что неоинституционализм помог современной западной теории выйти из состояния иллюзий, где экономическое взаимодействие происходит без трений и издержек. Благодаря институциональной теории изменилось в какой-то степени само понимание экономической реальности и перед исследователями возник целый пласт принципиально новых проблем, прежде ими не ставившихся.[106]

Либеральная модель экономики (концепция монетаризма) оказалась непригодной в условиях российской действительности, которую в течение многих столетий отличала, во-первых, относительная небуржуазность, и, во-вторых, огромная роль государства, сверхцентрализация.[107] Когда государство самоустранилось от управления экономикой, несовершенный российский рынок оказался неспособным к саморегуляции. Наступила потеря управляемости, которой быстро воспользовались криминальные и монополистические структуры, прихватив контроль над рынком и войдя в союз с властными структурами.

Для России, с ее масштабами и неблагоприятными природно-климатическими и демографическими условиями, характерен мобилизационный тип развития, при котором определяющее значение имеют политические факторы, а государство играет приоритетную роль в отношениях с гражданским обществом (в отличие от европейских государств и США, чей тип развития определяется как инновационный, исходящий из внутренних экономических потребностей и процессов саморегуляции общества). Если западную модель социальной организации можно квалифицировать как экономикоцентричную, то российская по прежнему остается политикоцентричной.[108]

Тем не менее, профессор Института экономики Чешского национального банка Л. Русмих уверен, что в экономике не должно быть места политической идеологии. Экономическая же идеология - это максимальная прибыль, высокая эффективность, возрастающие доходы и т.д. Неудачный исход реформ в России - не вина рыночной экономики. Всякая попытка заменить рынок чем-нибудь другим ведет к тоталитаризму и насилию. Однако рынок не может функционировать и развиваться, если отсутствуют необходимые для него институты. Самое главное для институциональных преобразований - создание соответствующей законодательной базы и «игра по правилам». Неприязнь же к рынку почти так же опасна, как и идеологизация общества.[109] Выход же из кризиса и возрождение экономики невозможны без сильного государства, действующего в национальных интересах, преодоления повсеместной коррупции и клановой борьбы за власть.

Главным критерием успешности движения к цивилизации и исполнения государством своих задач, по мнению М. Делягина, доктора экономических наук, придерживающегося институционального подхода, должно стать снижение всех трансакционных издержек бизнеса - от налогов до незаконных поборов, от платы посредникам до неплатежей. Другая важная сфера - развитие внешнеэкономической деятельности, основанное на сочетании свободной торговли и протекционизма, причем основным средством защиты национального рынка являются не используемые Россией нетарифные барьеры.[110]

Эти задачи не решить без качественного роста эффективности государства. Любые программы останутся прожектерством, если не будет создано дееспособное государство, осуществляющее важнейшую функцию управления - целеполагание. Государство должно рыночно и цивилизованно регулировать те сферы деятельности, в которых само по себе рыночное регулирование недостаточно эффективно. При этом ему придется выращивать рыночные институты для налаживания достаточного рыночного регулирования и подготовки своего собственного ухода из этих сфер.[111]

В целом можно с уверенностью сказать, что России необходимы нестандартные, нетривиальные подходы к решению своих проблем. Еще в 1995 году Дж. Сакс в своей книге «Рыночная экономика и Россия» писал по этому поводу: «характер российской экономической системы будет определяться не только теми экономическими законами и правилами, которые изберет для себя Россия, но и особенностями русской истории, культуры, ресурсов и политики. Страна, несомненно, создаст свою собственную, российскую модель экономики, даже если примет законодательство, идентичное законодательству другой страны».

Список использованной литературы

1. Автономов В. С. Модель человека в экономической науке. - С-П.: Экономическая школа, 1998.

2. Анатолий Куликов: В стране сложилась криминальная экономика (Интерфакс) // Известия. - 1999. - 20 января.

3. Афанасьев В. Г. Основы философских знаний. - М.: Мысль,1978.

4. Буайе Р. Теория регуляции. - М., 1997.

5. Буртин Ю. Г. Кому «исправлять ошибки»? // Независимая газета. 1998. - 22 мая.

6. Буря Г. К демократии через традицию (Авторитаризм уже ничего не может дать России) // Независимая газета. - 2000.- 9 февраля.

7. Быков А. Н. Мировой финансовый кризис и его уроки для России // Независимая газета-сценарии. - 1998. - № 10.

8. Бьюкенен Дж. Избранные произведения. - М.: Таурус Альфа, 1997.

9. Бьюкенен Дж. Политическая экономия государства благосостояния // Мировая экономика и Международные отношения. - 1996. - № 5. - с. 46-58.

10. Вавилов А. Новый русский кризис // Новая газета. - 1999. - № 2.

11. Ванберг В. Теория порядка и конституционная экономика // Вопросы экономики. - 1995. - № 12. - с. 86-95.

12. Вебер М. Избранные произведения. - М., 1990.

13. Веблен Т. Теория праздного класса. - М.: Прогресс, 1984.

14. Вишневский Б. Л. Каждый выдумывает свое // Независимая газета. - 2000. - 18 февраля.

15. Гаман-Голутвина О. Бюрократия или олигархия? // Независимая газета-сценарии. - 2000. - № 3. - 15 марта.

16. Гаффни Т. Семь шагов к благосостоянию // Независимая газета-политэкономия. - 1998. - № 19.

17. Герасимов Г. При капитализме верх берут беспринципные // Независимая газета. - 1999. - 13 февраля.

18. Глазьев С. Теория долгосрочного технико-экономического развития. М.: ВлаДар, 1993.

19. Голиков А. Экономика России за 2 тысячелетия. - М.: Анкил, 2000.

20. Гончаров А. На финансовом рынке нет тенденций // Сегодня. - 1998. - 5 июня.

21. Делягин М. Не возродится сегодня - умрет завтра // Независимая газета. - 2000. - 3 марта.

22. Долголаптев В. В. Отказ от жизни взаймы // Независимая газета. - 1999. - 14 января.

23. Дондурей Д. Россиянам нужна модель будущего // Эксперт. - 1998. - № 32. - с. 5-14.

24. Дубовский С. Сменится ли стагнация ростом? // Независимая газета. - 2000. - 18 февраля.

25. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. - М., 1990.

26. Ельцин Б. Н. От реформ в России не отступлю // Аргументы и факты. - 1992. - № 42.

27. Капелюшников Р. И. Новая институциональная теория. - http://www.polittech.ru/libertarium/10625.

28. Карпиза В. Две модели - два итога // Восточно-Сибирская правда. - 2000.-18 марта. - с. 5.

29. Клейн Л., Что мы, экономисты, знаем о переходе к рыночной системе? // Реформы глазами американских и российских ученых. - М.: Российский экономический журнал. - фонд «За экономическую грамотность», 1996.

30. Кожинов В. В России есть свой грех и своя святость // Труд. - 1995. - 4 февраля.

31. Корнаи Я. Путь к свободной экономике. - М., 1990.

32. Костяев И. Ф. Принцип двойного отрицания в развитии общества. - Иркутск.: Изд-во Иркутского Государственного Университета, 1991.

33. Коуз Р. Фирма, рынок и право. - М.: Дело, 1993.

34. Кочубей Б. Жить в обществе и быть свободным? // Знамя. - 1991. - № 10. - с. 181-197.

35. Коэн С. И это называется реформой? // Независимая газета. - 1998. - 27 августа. Крыштановская О. В чьих руках собственность // Аргументы и факты. - 1997. - № 15.

36. Кувалдин В. Б. Страна ждет сигнала // Независимая газета. - 2000. - 18 февраля.

37. Курдов В. Россия потеряла век // Сегодня. - 1999. - 21апреля.

38. Ленин В. И. Полное собрание сочинений. - М., 1988. - т. 11.

39. Лефевр В., Щедровицкий Г., Юдин Э. «Естественное» и «искусственное» в семиотических системах. - М.: Наука, 1967.

40. Льюис У. Чем больна российская экономика (материалы исследования состояния российского хозяйства, перепечатка из газ. «Уолл-Стрит Джорнал»). // Восточно-Сибирская правда. - 2000. - 2 марта.

41. Малахов С. Некоторые аспекты теории несовершенного конкурентного равновесия // Вопросы экономики. - 1996. - № 10. - с. 89-102.

42. Маркс К. Критика готской программы // Маркс К. и Ф. Энгельс. Сочинения. - т. 20. - М. 1987.

43. Менгер К. Основания политической экономии // Австрийская школа в политической экономии: К. Менгер, Е. Бем-Баверк, Ф. Визер. - М., 1992.

44. Мигранян А., Ципко А. В какой стране мы будем жить? // Знамя. - 1992. - № 1. - с.180-197.

45. Мовсесян А. Институциональный подход к стратегии социально-экономического развития // Экономист. - 1998. - № 4. - с. 24-29.

46. Морозов Ю. А. Пути России. Модернизация неевропейских культур. - М., 1991. - т. 3.

47. Найшуль В. Либерализм и экономические реформы // Мировая экономика и Международные отношения. - 1992. - № 8. - с. 70-84.

48. Нестеренко А. Современное состояние и основные проблемы институционально-эволюционной теории // Вопросы экономики. - 1997. - № 3. - с. 42-57.

49. Новопрудский С. Заискивающий капитализм // Известия. - 2000. - 22 марта.

50. Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. - М.: Фонд экономической книги «Начало», 1997.

51. Норт Д. Институциональные изменения: рамки анализа // Вопросы экономики. - 1997. - № 3. - с. 6-17.

52. Ойзерман М. Т., Рац М. В. И монетаризмом надо уметь пользоваться // Независимая газета. - 1999. - 18 сентября.

53. Ойкен В. Основы национальной экономики. - М., 1996.

54. Олейник А. Издержки и перспективы реформ в России: институциональный подход // Мировая экономика и международные отношения. - 1998. - № 1. - с. 18-28.

55. Олсон М. Рассредоточение власти и общество в переходный период. Лекарства от коррупции, распада и замедления темпов экономического роста. - М.: Препринт, 1995.

56. Ольсевич Ю. Институционализм - новая панацея для России? // Вопросы экономики. - 1999. - № 6. - с. 24-39.

57. Палютин Д. Л. Понятийная опосредованность категории «социальная реформа» // Диалектика вчера, сегодня, завтра. - Иркутск.: Изд-во ИГЭА, 1996. - с. 57-63.

58. Парсонс Т. Система координат действия и общая теория систем действия: культура, личность и место социальных систем // Структурно-функциональный анализ в современной социологии. - Информационный бюллетень ССА. - Серия: переводы и рефераты. - Вып.I. - 1968. - № 6.

59. Пинскер Б. Тень мафии в тени рынка // Если. - 1992. - № 3. - с. 68-79.

60. Подлесских Г., Терешонок А. Воры в законе: бросок к власти. - М., 1995.

61. Проблемы эволюционной экономики (по материалам международного симпозиума) // Вопросы экономики. - 1997. - № 3. - с. 153-158.

62. Райзберг Б.А. Россия на перепутье // Независимая газета. - 1999. - 20 марта.

63. Робинсон Э., Трудолюбов М. Автор религии для МВФ // Ведомости. - 2000. - 2 марта.

64. Рогов С. М. Государство и рынок по-американски // Независимая газета. - 2000. - 19 февраля.

65. Рязанов В. Т. Стратегия после шока // Российский экономический журнал. - 1993. - № 6. - с. 10-23.

66. Саймон Г. Рациональность как процесс и продукт мышления. - THESIS. - 1993. - № 3.

67. Сакс Дж. Мой совет русским: не платите долги // Сегодня. - 1999. - 5 февраля.

68. Самсон И. Придет ли Россия к рыночной экономике? // Вопросы экономики.-1998. - № 8. - с.122-149.

69. Санько В. МВФ оправдывается // Независимая газета. - 1999. - 16 января.

70. Сваровский Ф. Профессия - лоббист // Ведомости. - 2000. - 7 февраля.

71. Селюнин В. Плановая анархия или баланс интересов? // Знамя. - 1990. - № 11. - с. 209-224.

72. Сергеев О. Мифы псевдореформ // Независимая газета. - 1999. - 23 апреля.

73. Соколов В. Люди труда должны иметь социальные гарантии // Восточно-Сибирская правда. - 2000. - 21 марта.

74. Соловейчик С. Постучи мне в окно, сосед // Новое время. - 1992. - № 1. - с. 20-31.

75. Соловейчик С. Призрак бродит по Союзу // Новое время. - 1991. - № 36.

76. Сорокина К. Особенно уполномоченные // Деловой вторник. - 2000. - 21 марта.

77. Стиглиц Дж. Многообразнее инструменты, шире цели: движение к пост-Вашингтонскому консенсусу // Вопросы экономики. - 1998. - № 8. - с.19-36.

78. Хайек Ф. Конкуренция как процедура научного открытия // Мировая экономика и международные отношения. - 1989. - № 12. - с. 32-57.

79. Хайек Ф. Пагубная самонадеянность. - М., 1992.

80. Шумпетер Й. Теория экономического развития. - М.: Прогресс, 1982.


Описание предмета: «Концепции современного естествознания (КСЕ)»

Понятие «концепция» означает единый, определяющий замысел, ведущую мысль какого-либо произведения.

Соответственно под концепциями естествознания следует понимать такие фундаментальные естественнонаучные идеи, модели и положения, которые проявляют себя во всех естественных науках.

Курс Концепции современного естествознания введен в цикл общих естественнонаучных дисциплин базового высшего образования с целью ознакомления студентов гуманитарных направлений с достижениями современного естествознания и формирования у них представлений о современной научной картине мира.

К Концепциям Современного Естествознания относятся наиболее фундаментальные, общие закономерности в природе, которые единой нитью проходят не только через естественнонаучное знание, но и через гуманитарную культуру.

Цель изучения КСЕ - показать и обосновать целостность всего современного знания о природе недифференцированного на естественнонаучный и гуманитарный сегменты.

Задачи - раскрыть содержание, историю становления и логику основных концепций современного естествознания.

Исходя из современных достижений естественных наук, нашу планету и окружающее ее пространство необходимо рассматривать как совокупность сложных динамических систем (климатическую, биологическую, геологическую, космическую, социальную), объединенных нелинейными связями. Поведение таких систем в определенных фазах развития непредсказуемо и малые изменения параметров связей могут привести их в режим хаоса. Именно этот сценарий разыгрывается сейчас в планетарном масштабе, когда антропоцентрическая парадигма мышления приводит к непредсказуемым катастрофическим последствиям.

Пришло понимание того, что природу, человеческое общество, научную мысль следует рассматривать в их нерасторжимой целостности. Возникает необходимость обобщения знаний об эволюции нашей планеты как единого космического, геологического, биогенного и антропогенного процесса. Выявляется роль науки как важнейшей силы преобразования и эволюции в настоящем и будущем планеты.

Необходимо сформировать единое представление об окружающем Мире, о неразрывности и взаимной дополнительности знаний о Природе (естественнонаучная сторона) и знаний о Человеке (гуманитарная сторона). [Гавриков Д.Е.

Концепции современного естествознания. Методические рекомендации. / Иркутск 2001]

Литература

  1. Ричард Р.Нельсон, Сидней Дж. Уинтер. Эволюционная теория экономических изменений. – М.: Дело, 2002. – 536 с.
  2. А.Н. Нестеренко. Экономика и институциональная теория. – М.: Едиториал УРСС, 2002. – 416 с.
  3. И.Ю. Сундиев. Введение в оперативно-розыскную террологию. – М.: Юнити-Дана, 2011. – 192 с.
  4. Н.Ф. Овчинников. Методологические принципы в истории научной мысли. – М.: Едиториал УРСС, 2003. – 296 с.
  5. Проф. Л.И. Петражицкий. Теория права и государства в связи с теорией нравственности (в двух томах, в одной книге). – М.: Т-во "Екатерингофское Печатное Дело", Типография М. Меркушева, 1909. – 758 с.
  6. А.В. Сиденко, Б.И. Башкатов, В.М. Матвеева. Международная статистика. – М.: Дело и Сервис, 1999. – 272 с.
  7. И.М. Марковская. Тренинг взаимодействия родителей с детьми. Цели, задачи и основные принципы. – СПб.: Речь, 2005. – 150 с.
  8. И.М. Тронский. История античной литературы. – М.: ЛКИ, 2008. – 464 с.
  9. М.Б. Конашев. Становление эволюционной теории Ф. Г. Добржанского. – М.: Нестор-История, 2011. – 280 с.
  10. В.Д. Балин. Введение в теоретическую психологию. – М.: Издательство СПбГУ, 2012. – 232 с.
  11. И.Б. Мардов. Становление и преображение человека. – М.: Книга и бизнес, 2013. – 632 с.
  12. П.И. Пидкасистый, В.А. Мижериков, Т.А. Юзефавичус. Педагогика. Учебник. – М.: Academia, 2014. – 624 с.
  13. Виктор Балин. Теоретическая психология в России. – М.: LAP Lambert Academic Publishing, 2014. – 204 с.
  14. Э.И. Колчинский. Единство эволюционной теории в разделенном мире XX века. – М.: Нестор-История, 2014. – 860 с.
  15. Евсеева Л.В., Журавель И.А., Датхаев У.М. Химические опасности и токсиканты. Принципы безопасности в химической лаборатории: Учебное пособие. Евсеева Л.В., Журавель И.А., Датхаев У.М. – М.: , 2016. –  с.
  16. И.В. Быстрова. Советский военно-промышленный комплекс. Проблемы становления и развития (1930-1980-е годы). – М.: Институт российской истории РАН, 2006. – 704 с.
  17. И.А. Коновалов. Управление и полиция Сибири в дореволюционный период. Становление и развитие. – М.: Инфра-М, 2014. – 302 с.


Образцы работ

Тема и предметТип и объем работы
Институционализм
Экономическая теория
Курсовая работа
26 стр.



Задайте свой вопрос по вашей проблеме

Гладышева Марина Михайловна

marina@studentochka.ru
+7 911 822-56-12
с 9 до 21 ч. по Москве.

Внимание!

Банк рефератов, курсовых и дипломных работ содержит тексты, предназначенные только для ознакомления. Если Вы хотите каким-либо образом использовать указанные материалы, Вам следует обратиться к автору работы. Администрация сайта комментариев к работам, размещенным в банке рефератов, и разрешения на использование текстов целиком или каких-либо их частей не дает.

Мы не являемся авторами данных текстов, не пользуемся ими в своей деятельности и не продаем данные материалы за деньги. Мы принимаем претензии от авторов, чьи работы были добавлены в наш банк рефератов посетителями сайта без указания авторства текстов, и удаляем данные материалы по первому требованию.

Контакты
marina@studentochka.ru
+7 911 822-56-12
с 9 до 21 ч. по Москве.
Поделиться
Мы в социальных сетях
Реклама



Отзывы
Анна
Большое спасибо за все, первоначальный вариант был самым верным. Диплом после вашего сопровождения защищен на четыре.